Щербаков Михаил Константинович

Может, с одним иных не сравнил бы сном.

Он позабыт отчасти уже, но всё же

я бы хотел два слова сказать о нём.

Или ещё какой-то большой реки.

Там над рекой светало. Волна ходила

взад и вперёд, и вздрагивали мостки.

Веки прикрыв, на ощупь, на плеск, на звук

двигался он. И что-то в его походке

горло сжимало тем, кто молчал вокруг.

Все, кто могли, пришли, принесли дары.

Множество их толпилось вокруг, дышало.

И осушало кубки, и жгло костры.

Некто к мосткам спускался, почти незрим.

И, высоко взметая огонь и пепел,

факельщик шёл, как плакальщик, вслед за ним.

Лодка ждала у берега на воде.

Профиль её и все восемнадцать вёсел

словно сказать пытались: идёт к беде.

не хороша и даже не влюблена...

Много других там было, но не другая

мне почему-то помнится, а она.

словно сказать пытались: беда не в нас,

мы не хотим, но что же теперь поделать?

И горизонт качался, и факел гас.

Люди молчали. Бубен один гремел.

И силуэт всего остального мира

как бы уже значения не имел.

Трудно догнать химеру, поспеть за сном.

Но всякий раз, коль скоро свяжу два слова,

снова скажу два слова о нём, о нём.

Воркуй да каркай. Тешься натуральной снедью.

А я сижу пред звёздной картой.

Читаю вслух энциклопедию и дрожу.

Всё вольно держится, мобильно движется, предельно вяжется в нём.

Земля уверенно лежит на трёх китах.

А мы с тобою кое-как, Бог весть на чём.

На верхней точке спрос на черемшу и сорго.

А я зачах на нервной почве,

не в силах думать без восторга о китах.

Какое плавное существование, какой несуетный нрав!

Киты размеренно глотают свой планктон.

А мы растерянно глядим на сейсмограф.

Билетов нету. Денег на билеты тоже.

Пойти послать письмо в газету

о том, что Землю лучше всё же не спасать.

Нарочно выдуман для населения неогороженный край.

Земля намеренно идёт на этот риск.

А мы никак того не ценим. Ай-ай-ай.

Летит аэробус, в тучах не весьма заметный.

Сижу, верчу небесный глобус,

листаю атлас межпланетный, И молчу.

Ну, в крайнем случае, как исключение, на восклицание "ой".

Земля уверенно лежит на трёх китах.

А мы с тобою, мы с тобою, мы с тобой...

сегодняшний холод свистел, чем вчера.

И завтра - всё то же.

Кортежи, вельможи. Глазурь, мишура.

Подул и подумал, что всех напугал.

Чего мне бояться?

Всё в точности вышло, как я полагал.

Вернулся в Канаду рождественский гусь.

И после - ни смысла,

ни вымысла даже. Но я не боюсь.

К чему мне победа моей правоты?

Не надо восхода.

Тем лучше, чем хуже. Январь, это ты.

И роза, что нынче я выбросил вон,

конечно, упала

на лапу Азора. Азор удивлён.

Не ближе фанфары, не туже аркан.

Уеду в Канаду.

Я слышал, там есть водопад-великан.

Как Бог знает что, как последний парад.

Безмерный, бессмертный.

Я лично не видел, но так говорят.

четырёх больших кутежей. Оно бы и ладно.

Досада не в том. Досада смотреть и видеть,

как - блестящ, серебрист, как Вера Холодная

или там кто - прошёл, не вернётся.

Ну да, человек. Или закат, не знаю...

в Аргентине, в Арктике был. В Венеции не был.

Такая беда. Дивный, должно быть, город.

Мимо всюду сновал жандарм,

ибо что он, если не я? Прискорбное сходство.

И тождество тож. Однако закат прискорбней.

Петербург и Москва срослись. Никто не заметил.

Досада опять. Но чем перебьёшь досаду?

Чем уймёшь ходока, коль скоро

что он, если не мы? Включая жандарма.

Ходи, не ходи - пройти всё равно придётся.

умерли в Беверли Хиллз. Никто не заплакал.

Такая беда. Впрочем, беда ли? Или

деньги сжечь, содержанку прочь

и слюне приказать не течь? Оно бы и можно.

Да сам не возьмусь. Пускай персонаж дерзает.

Рисуешь вроде лицо, а это изнанка,

Турнир миновал, Я был не последний всадник.

Всех догнал. Виноват ни в чём,

Перспективы более чем неправдоподобны.

Ещё повезло. Другой бы давно опешил.

По воде ползёт грузовоз. Везёт клавикорды.

Полезная вещь. Удачно я глянул сверху.

Дюжий кормчий себе сидит

на корме. В зубах "Голуаз", в руке зажигалка,

Добро не кистень. Молчу, подаюсь, темнею...

грузовозом, кажется, был. Водой всё же не был.

Такая беда. Любите меня не слишком.

Что, Фортуна, сказать твоим

тенорам, когда запоют, коль скоро услышу?

А, вот и они. Скажи им сама что хочешь.

как духи, стерегущие Сезам,

вахтёр и билетёр в бессменном карауле

стояли и не верили глазам.

всего-то на заезжий водевиль

толпа с восьми утра, сплошная как пехота,

текла, топча ковры, что твой ковыль.

Бежал на бал и стар и мал. Лишь ты ждала вдали.

и площадь перед входом не пуста,

А публика всё шла, росла и занимала

не самые дешёвые места.

балконы продолжали тяжелеть.

А ты ждала меж тем в кафе через дорогу.

Ну можно ли о том не пожалеть?

Каких гримас не свёл курьёз, каких одежд не сшил!

пришедших (оцени и улетай),

и жёлтых забияк, такого дела ради

покинувших родной Индокитай.

то с посохом какой-то берендей...

А вкупе это всё давало ощущенье

огромного количества людей.

А я, чуть жив, стоял застыв. Очей не мог отвесть.

Мне чудилось, что всё сошло с ума,

что мы уже не мы, не здесь уже, а где-то,

где долгая и жаркая зима.

и падают одежды на песок,

а сверху в гамаке висит администратор,

задумчиво сплетая пальцы ног.

Вбирал мой взор весь мир, от нор до звёзд. Ого. Ага.

спеша на водевиль очередной,

буквально без тебя, буквально в вестибюле -

Вселенная мелькнула предо мной.

что прямо у Вселенной на виду

хотелось что есть сил запеть: па-ди-ба-ду-ба-

ду-ба-па-ди-ба-ду-ба-ди-ба-ду!

Иссяк наплыв. И я, чуть жив, шагнул долой. Домой.

волшебные фигуры и огни.

Был кончен мой сеанс. Проблемы арлекинов

меня не волновали, извини.

шарада, или дальше тишина...

Но в сквере, где паслись неведомые дети,

считалочку подслушал. Вот она.

Пароль - король. Ответ - валет. Пурга, цинга. Ага.

мечтал бы талон в медчасть на двадцать шестое.

Когда б не дупло в клыке, вздымал бы чело в венке,

стило золотое сжимал бы в руке.

найдя шестиногих рой, спою: извините,

откуда же столько враз и именно в этот час?

А впрочем, живите. Теперь не до вас.

достал бы аэрозоль. Тут им бы и амба.

Да, знать, не теперь. Слаб, горд. И от пощажённых орд

не жду дифирамба. На кой он мне чёрт?

Врачей призову к труду, что даже уместно.

Не то чтобы клином свет сошёлся на них. О, нет!

А всё интересно, что скажут в ответ.

Сначала понравься нам. Блесни жантильомством.

Покажешься нам орлом - пропишем тебе боржом.

Покажешься монстром - зарежем ножом.

хоть снайпером без ружья, хоть модным стилистом.

Зовите меня Джеймс Джойс. Грузите меня в роллс-ройс.

Везите со свистом меня в Иллинойс.

Назначьте второй сеанс, когда вам удобно.

Но вылечите. Вылечите. А то ни к мечте, ни к нищете

душа не способна. Ни к феличите.

гори бы огнём ваш склад пинцетов и марли.

Когда бы хоть вольт не сто, по мне бы и ад - ничто.

А так - не кошмар ли? Похоже на то.

О, вздорный набор ночных забот одиноких:

нужда словеса ветвить, божбой небеса гневить,

травить шестиногих. Ловить и давить.

за что пророк по шее получил?

Зачем прогресс дорос до изумления,

но ничему людей не научил?

Зачем они лишились долголетия,

не сберегли ни воли, ни чутья?

Пускай за них нисколько не в ответе я,

спроси меня, тебе отвечу я.

Тротила не хватило, во-вторых.

Потом века монгольского владычества

блондинов превратили в вороных.

А тут ещё разрозненные княжества,

хронический во всём недопочин.

Прибавь сюда моральное убожество.

Подклей феноменальное невежество.

Учти радикулит и скотоложество.

И мало не покажется причин.

нескладен ты, немоден и не нов?

Зачем любовь твоя, сказав "ещё чего",

незнамо с кем бежала в Кишинёв?

Зачем вперёд глядишь ты заторможенно

и ценишь то, что лучше бы забыть?

Зачем судьба к тебе не расположена?

Спроси меня. Отвечу, так и быть.

Потом открыли порох и топор.

Казачество ушло громить язычество,

да так и не вернулось до сих пор.

Политика ударилась в эстетику.

Наука заиграла на трубе.

Прибавь сюда дешёвую косметику.

Пришей косноязычную грамматику.

Учти дальневосточную экзотику.

И мало не покажется тебе.

среди забав я часто омрачён?

Зачем я лишь о том всё время думаю,

как сделать, чтоб не думать ни о чём?

Зачем мои благие начинания

пропали зря и жизнь не удалась?

Зачем я червь? Зачем величина не я?

Спроси меня. Отвечу не таясь.

Свобода опоздала, во-вторых.

Потом раздоры местного значения

коснулись территорий мировых.

Язычество ушло громить казачество.

Испортилось Бульварное кольцо.

Прибавь сюда монгольское владычество.

Учти борьбу количества и качества.

Опять же, никуда без электричества.

В итоге результаты налицо.

зачем вода из крана не всегда?

Зачем зима, зачем погода гадкая

и темнота зовёт "иди сюда"?

Зачем в ушах какая-то перкуссия,

повсюду хлам, окурки, чешуя?

Что довело планету до безвкусия?

Спроси меня, тебе отвечу я.

Потом избыток оного вредил.

Мешали рецидивы крепостничества.

Но выводов никто не выводил.

Амбиции бренчали непомерные.

По рации кричали чёрте-что.

Хоромы громоздились непросторные.

Просторы колосились лучезарные.

Законы соблюдались иллюзорные.

Журналы издавались нецензурные.

Осадки выпадали атмосферные.

Регалии сияли сувенирные.

Идеи возникали плодотворные.

Анализы велись лабораторные.

Этюды исполнялись доминорные.

Выигрывали белые и чёрные еtс.

то есть, пока есть откуда выступить и куда, -

начнись, речь моя. В тугую оденься ткань, облекись в черты.

Обрети власть ферзя. Тело гимнастки. И уж тогда,

не усмиришь, не просеешь сквозь решето,

седлай весь табун. Бери добровольцев сотню и вскачь лети.

А потом дашь нам знать, если доскачешь, как там и что.

ты задрожишь, вдруг узрев себя в сонме божеств,

одно из которых, лёгкую длань свою поднеся к челу твоему,

дрожь смягчит, еле коснувшись. Царственный жест,

Не привыкай к ней, она издалека.

Всмотрись только в контур. Да на запястье тонком заметь пятно.

Некий знак, род клейма. Вряд ли наколка. Наверняка

Путаных мест в древних книгах что саранчи.

Кураж, речь моя. Я затихаю, ибо велел мудрец:

о богах говори, что они существуют. Либо молчи.

На языке стад и стойбищ, озёр и лагун.

Когда, выгнув спину, ты возвратишься вечером, вряд ли днём,

сообщить, что в пути добровольцы погибли, как и табун.

то-то собьюсь я при встрече! То-то же я

скажу сам себе: шире глаза, горбун, это речь твоя.

Улыбнись ей скорей, она ненадолго.

стан распрями да выгляни наконец в окно.

Отчего так пахнет снаружи кузницей и лошадьми

и слова долетают сельские: "жмых", "толокно"?

Надо бы восвояси, но нет, все гостим, гостим.

Ладно покуда осень, тепло. А выпадет снег -

что мы будем делать с тобой, милый мой Августин?

Все бы писать собирался, варьировал бы нажим.

Все бы молчал среди пепельниц, бумагу бы размечал,

ввысь бы глазел, и небо тебе казалось бы не чужим.

меж каковыми и мой был протянут канатный шлях.

Страшное небо, страшное небо, нет ничего страшней.

Черные бывают в нем ангелы, с кортиками, в вензелях.

Раньше-то важно шагал, вышагивал, вышивал по канве.

Но налетели черные, справились, выбили балансир.

С тех-то я пор иначе как ощупью уж и не двигаюсь по Москве.

Весь обмелел, как рекам иным не грезилось и во сне.

Будет ли так и впредь? Допускаю, что будет еще и не так.

Если писать соберешься все же, то не пиши обо мне.

Слов не вяжи, пускай не стыкуются, не имеют лица.

Вроде того, что, дескать, тенденции упразднены. Септаккорд погас.

Ягодой, мол, валяется легенда бывшего колеса.

склеить пытаюсь два словца от своего лица.

Битые сутки с тяжким лбом сиднем сижу, гляжу в альбом.

Что до словес - язык не враг. Что до лица - никак.

брезжит повадка в нем моя, все-таки он не я.

Вот шалопай в Крыму меж скал, менее мил, уже не мал,

скачет вождем земли всея. Только и он не я.

вовсе не мал, давно не мил, к Бирже спиной застыл.

Тщетно он ждет, когда Нева скажет ему "коман са ва",

волны идут себе как шли. Выкуси, вождь земли.

он на одной стоит ноге в очень большой тайге.

В обувь к нему, зловещ и дик, вирусоносный клещ проник.

Знаешь ли ты, что значит "клещ"? Это такая вещь.

корпус и разевает рот, думая, что поет.

Можно ручаться по всему, тут со щитом не быть ему:

скоро из уст исторгнет он стон и метнется вон.

Знаешь ли ты, что значит "сто"? Это, брат, кое-что.

Только и тут на сходстве черт нас не лови, молчи, эксперт.

Это не я, пускай похож. Ты, академик, врешь.

обыск чинит от глаз до пят целый погранотряд.

Двое с овчаркой с двух сторон лезут в багаж его, а он

молвит, ощупав Рексу нос: "Пес-то у вас - того-с!"

Топчет и ропщет в смысле том, что утомлен мостом.

Либо взамен "коман са ва" в скором купе "Париж-Москва"

шепчет, припомнив Мулен-Руж: "Боже, какая чушь!"

Дети, отцы, мужья, зятья. Кто же из оных я?

Разве, быть может, тот, в углу, что, прижимая лед к челу,

битые сутки, гриб грибом, тупо глядит в альбом.

к небу поднявши два бельма: "Боже, какая тьма!"

Может, хотя бы он - не дым. Впрочем, тогда - что делать с ним?

Сжечь? Изваять? Убить? Забыть? Может быть, может быть.

ландшафт - и правил бал, но миг

всего. Он лют, но краток был.

И вот исчез. И нет его.

в момент. Из брызг, из струй возник

кристалл. Чуть свет я сам следил,

как таял он и как блистал.

прошло. И вновь он свеж, сребрист

и юн. Так смерть - дохнет, мелькнет -

и нет ее. Опять июнь.

не прочь взойти туда, взглянуть:

ужель и впрямь Гельвеция

с вершин видней иных земель?

бичом? Я не имел в виду

вреда, отнюдь. Хотел я лишь

спросить, куда идут стада.

Не знаю, как там Веспер, весь ли высью смыт небесной.

Картину дня, сдается мне, придется дать неясной,

в слепых еще лучах, при первом робком блеске дня.

здоровы ль бургомистр, его мадам и иже с нею...

Что, граждане спокойно ль спят, тем более не знаю.

Но знаю, что один из них от сна уже восстал.

уже восстал - и прочь от прочих, кои спать горазды

(за что и шлют их, кстати, сплошь на форумы и съезды),

идет он, бодр, хотя почти всю ночь смотрел на звезды.

В руках перед собой несет словарь заморских слов.
Не знаю, как там лет гам, как лет гам там, как там Гамлет,

схватился ль за кинжал иль до сих пор в сомненьях дремлет?

Не каждый внемлет призракам. Но кто уж точно внемлет,

так это наш знаток заморских слов, сомнений нет.

близки ему и замок Эльсинор, и остров Родос.

Он чует сдвиг эклиптик в должный час на должный градус.

В вещах он ценит атрибут, но также чтит и модус.

Сенатор-мавр и люмпен-скиф равно родня ему.
Маршрут его ведет меж тем к реке или к карьеру,

где транспортное средство ждет его об эту пору.

И вот, наивный как ботва, задумчивый как гуру,

в кабину он словарь кладет и следом лезет сам.

Кабина сто очков иному крову даст по праву:

по леву руку левый борт и правый борт по праву,

а в центре на стекле портрет весьма раздетой фрау.

Ценитель слов ничуть не чужд подкожных нежных чувств.
Не знаю, как там люмпен, взят ли в рай, внедрен ли в Хаос.

Не смыслю корректив, какие в этнос вносит Эрос.

Но знаю, что, чуть в небо ткнет перстом пурпурным Эос,

уже знаток вокабул - у руля, прошу взглянуть.

не в лодке рыбнадзорной режет он камыш, и груз его - не почта.

Открытый океан пред ним, и криминальное таится в трюме нечто.

И ватерполоса какого хочешь цвета, и какая хочешь мачта.

Буссоль, секстан, квадрант, бом-брам-рей-грот-шкот - все при нем.
Не грунт ровняет он, трясясь в машине типа грейдер.

В ландо без верха давит он на газ, как "изи райдер".

И мчатся с ним в ландо Брижит Бардо и Роми Шнайдер.

Когда мотор заглохнет... впрочем, нет! такого я вообразить не в силах.

Он далеко. Горше не будет.

Ты молода. Время целебно.

Прочее все - снег прошлогодний.

Ну, пренебрег. Что уж теперь-то

толку в слезах? Лишняя сырость.

Все-таки был, не показалось.

Может, оно даже и к счастью.

петь снегирем, выть по-собачьи.

Год напролет ты с кочевым бы

цирком теперь не кочевала.

Хлеб да вода. Медные деньги.

Чем не житье? Что ж ты не рада?

Что все сидишь - молча да молча,

тушью черня раннюю проседь?

выстрелит ли хлыст вольтижера,-

все об одном ты вспоминаешь.

Все позабыть не соберешься,

как в роковой тот понедельник

он всполошил сонную дворню:

"Эй, лошадей!.. Ночь на исходе."

И укатил. Не оглянулся.

Грех не большой. С кем не бывает.

Право, забудь. Экая важность!

Не вспоминай. Лучше возьми вот

горсть серебра. Завтра в Варшаве

купишь себе новую ширму.

Эй, лошадей! Ночь на исходе.

Черт бы побрал эти ухабы.

кровельщик, за угол поворотя.

Холодно. Ворохи сыплются с крыш.

Ставни колеблются. Плачет дитя. Уа-уа.

Что, кровельщик, медлишь? Готовь инструмент.

Ворохи сыплются. Нужен ремонт. Инцидент
надвигается как "цеппелин".

Кошка два дня уже ни мур-мур.

Трещины в стенах узлами к узлам

вяжут тенета, плетут свой муар и ажур.

Не различал бы - не ныла бы так голова.

жаль, мол, свидетеля не добил...

О, где же ты, легион-гегемон?

Есть полигон для стремянок твоих и зубил.

скрыться, пока широка ячея.

Нет, не получится. Руки не те.

Холодно, кровельщик. Плачу и я. Уа-уа.

Немощь моя, бубенец шутовской. Уа-уа.

Может, я попросту не привык.

Вот и прилип к слуховому окну,

к трубам гудящим прильнул, к дымоходу приник.

Тоже, подумаешь, балетоман.

Так себе музыка на этажах.

Ставни колеблются, шарит сквозняк по домам.

Мнется муар и морщит. Боже праведный.

Выкрикнуть варварски "Vive le Roi"?

Где эта улица, где этот дом?

Долго ли комедианту сменить амплуа?

Жребий, монетка, решетка. Была не была.

Спросят без юмора: "Где этот дом,

где эта улица? Мы мастера.

Поздно, не поздно, а глянец мы тут наведем."

Отретушируют. Снимут леса.

Только и после во вновь обжитых

трубах бессвязные будут гудеть голоса:

- Хорошо, уходи в небеса.

Четверть часа на формальности, четверть часа.