Психология личности

В деятельностном подходе раскрывается положение о том, что анализ системы деятельностей, реализующих жизнь человека в обществе, приводит к раскрытию такого мно­гоуровневого системного образования, как личность.

Любые попытки понимать личность вне контекста ре­ального процесса взаимоотношений субъекта в мире с са­мого начала обессмысливают изучение ее сущности. Рассматривать личность вне анализа деятельности — зна­чит сбрасывать со счетов ключевой для понимания любой саморазвивающейся системы вопрос «для чего» (Н.А.Бернштейн) возникает личность как совершенно особая реаль­ность. Эволюция образа жизни, развитие психики человека в биогенезе, -социогенезе и персоногенезе приводят к по­явлению личности как особого «элемента» системы, обес­печивающего ориентировку в мире социальных отношений и преобразование образа жизни. Поэтому логическая опе­рация изъятия личности из системы общества, из процес­са взаимоотношений субъекта с миром, «потока» его деятельностей перекрывает дорогу к изучению закономер­ностей становления, развития и функционирования лич­ности в мире.

Деятельностный подход не отбрасывает принципы ана­лиза психических явлений в других течениях психологи­ческой науки, а сохраняет и перерабатывает все ценное, найденное в разных направлениях развития психологи­ческой мысли. К числу принципов деятельностного под­хода в психологии относятся принципы предметности, активности, неадаптивной природы деятельности субъек­та, опосредствования, интериоризации (экстериоризации), а также принципы зависимости психического отражения от места отражаемого явления в структуре де­ятельности субъекта, развития и историзма.

Принцип объектной и предметной детерминации деятельности человека

При исследовании проявлений человека как организма, челове­ка как индивида и человека как личности необходимо разграничи­вать объектную и предметную детерминацию проявлений жизни человека в разных системах.

Под объектной детерминацией понимаются различные виды физической стимуляции, непосредственно воз­действующие на организм и воспринимаемые разными органами чувств человека. Объектная детерминация, обес­печивающая ориентировку человека в мире, является максимально беспристрастной, неизбирательной, индиф­ферентной к смысловому содержанию раздражителя. Если на мгновение можно было бы представить себя в «объек­тном» мире, то вокруг оказалось бы пространство кон­трастов, форм, послеобразов, то есть пространство, в котором действует «закон угла зрения», а не «закон кон­стантности восприятия». Люди бы очутились в «мире без значений» и, как Алиса в Зазеркалье, старались бы всюду отыскать «значения», которые покинули вещи.

Две главные характеристики объектной детерминации образа — максимальная полнота и объективность рецеп­ции объекта (Н.А.Бернштейн). Представления о законо­мерностях преобразования объектной детерминации образа изучались в русле естественнонаучных натуралистических концепций, основывающихся на схемах «стимул — реак­ция», «организм — среда». Объектная детерминация обра­за является предметом исследования в сенсорной психофизике, нейрофизиологии, психофизиологии сен­сорных систем. Объектная детерминация образа, действительно, обеспечивает тот материал, те «сырые сенсорные данные», без которых не может быть построен субъ­ективный образ объективного мира.

Объектная и предметная детерминации процессов пси­хического отражения не противостоят друг другу. Их про­тивопоставление иногда возникает в ходе полемики между представителями разных подходов к изучению психики, сосредоточившихся на изучении психического восприятия мира человеческой культуры и изучающих существующий независимо от совокупной деятельности человечества мир природы. В реальности же продукты объектной детерми­нации выступают в качестве необходимого чувственного материала, по выражению А.Н.Леонтьева, в «чувственной ткани сознания».

Специфика предметной детерминации образа мира со­стоит в том, что объекты внешнего мира не сами по себе непосредственно воздействуют на субъекта, а определяют формирование образа, лишь преобразовавшись в деятель­ности, превратясь в ее продукты и приобретя тем самым не присущие им от природы системные качества. Только наделенные системными качествами объекты становятся предметами деятельности. Вне деятельности этих систем­ных качеств объектов не существует.

Филогенетические предпосылки предметности прояв­ляются в детерминации процессов образа мира животных биологически значимыми признаками объектов, описан­ным в этологии ключевыми раздражителями, а не любы­ми воздействиями внешнего мира. Так, например, паука побуждает к активности не появление мухи, а вибрация паутины, приобретшая в ходе адаптации «биологический смысл», то есть отношение к потребностям паука, и став­шая тем самым вызывающим активность паука ключевым раздражителем. В филогенезе различных биологических видов образы мира выступают для животных как обус­ловленные предметной детерминацией разные про­странства биологических смыслов (А.Н.Леонтъев).

В своей развитой форме предметная детерминация об­раза мира свойственна исключительно миру человеческой культуры. Она проявляется в обусловленности процессов порождения образа опредмеченными в объектах внешнего мира «значениями» (А.Н.Леонтьев), которые представля­ют собой форму хранения общественно-исторического опы­та и существуют в фиксированных в орудиях труда схемах действия, в понятиях языка, социальных ролях, нормах и ценностях.

Принцип предметности составляет ядро методологии деятельностного подхода к изучению личности. Именно этот принцип и тесно связанные с ним феномены пред­метности позволяют провести четкую разделяющую ли­нию между деятельностным подходом и различными антропологическими концепциями, основывающимися на схемах «стимул — реакция», «организм — среда», «лич­ность — общество». Без детального освещения принципа предметности и раскрытия феноменов предметности как узлового пункта деятельностного подхода понять смысл и пафос этой конкретно-научной методологии изучения че­ловека в психологии невозможно. Для того чтобы раскрыть содержание феноменов и принципа предметности, необ­ходимо охарактеризовать системную природу этих фено­менов и тем самым показать их несовместимость с пониманием взаимоотношений между «организмом» и «средой», «обществом» и «личностью» как двумя, меха­нически воздействующими друг на друга факторами.

Сделать это совсем не просто, так как при характери­стике этого принципа возникают те милые препятствия, которые «расставляет» цепкое метофизическое мышление. Первое из этих препятствий заключается в том, что «пред­мет» берется в обыденном понимании как «объект», то есть вне зависимости от деятельности, образа жизни в целом. Та­кого рода понимание является благодатной почвой для воз­никновения разного рода упрощенных выражений, например высказывания о том, что предметная деятельность — это не что иное, как манипулирование с предметами. При этом окружающая действительность сразу же, как это демон­стрируют бихевиористы, благополучно рассекается на мир стимулов («объектов»), воздействующих на субъек­та, и мир реакций; или «внешний мир общества» и «внут­ренний мир личности». Между тем, как специально подчеркивал А.Н.Леонтьев, предмет не есть сам по себе существующий объект природы, а «... то, на что направлен акт... то есть как нечто, к чему относится живое существо, как предмет его деятельности»³⁹. В другой работе он писал: «...предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического отраже­ния его свойства, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может»⁴⁰. В свою очередь деятельность субъекта, регулируемая пси­хическим образом, опредмечивается в своем продукте. Оп-редмечиваясь в продукте, она превращается в идеальную сверхчувственную сторону производимых ею вещей, их особое системное качество.

Все указанные выше положения являются основой понимания принципа предметности в деятельностном под­ходе. Однако за ними нелегко просматривается психоло­гическая реальность, и порой создается впечатление, что эти положения остаются на уровне пустых абстракций. Поэтому-то необходимо прямо указать на различные фено­мены предметности, которые проявляются в познаватель­ной и мотивационно-потребностной сферах деятельности личности.

В экспериментальной психологии существует немало фактов, на материале которых можно отчетливо высве­тить самые различные аспекты феномена предметности. Прежде всего к числу этих фактов относятся обнаружен­ные в теории поля Курта Левина и в гештальтпсихологии феномены «характера требования» и «функциональной фиксированности» объектов. «Характер требования» и «функциональная фиксированность» (К.Дункер) и отно­сятся к такого рода свойствам объекта, которыми объект наделяется, только попадая в целостную систему, в то или иное феноменальное поле.

Явление притяжения со стороны объектов, то есть «ха­рактер требования» (К.Левин) предметов, неоднократно описывался в художественной литературе. Порой побуж­дающий предмет не выступает в сознании человека, но тем не менее властно определяет его поступки, «притяги­вает» человека к себе. Так, герой романа «Преступление и наказание» Раскольников, намеревающийся пойти в по­лицейскую контору, вдруг находит себя (разрядка моя. — А.А.) у того места, где им было совершено убий­ство старухи-ростовщицы: «В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была уже в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остано­вился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом через две улицы, — может быть, без всякой цели, а мо­жет быть, чтобы хоть минуту еще потянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидел, что стоит в того дома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.

Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его»⁴¹. В этом примере какая-то непонятная сила влечет главно­го героя к месту преступления, и она, эта сила, словно действует помимо него. При наличии некоторой потреб­ности объект, могущий удовлетворить человека, влечет его к себе и побуждает совершить акт, как бы «требуе­мый» этой вещью и приводящий к удовлетворению дан­ной потребности.

Тот фундаментальный факт, что «значение», кристал­лизированное в продуктах общественной деятельности, как бы «требует» совершить то или иное действие, нашел свое выражение также в представлениях К.Дункера о «фун­кциональной фиксированности». К.Дункер провел деталь­ное исследование фиксации функционального «значения» за различными объектами. В типовых задачах испытуемый должен был преодолеть фиксацию функции, закреплен­ной за объектом, и употребить объект, ранее применяв­шийся в той же ситуации в обычной функции, в другой, непривычной функции. Например, после того как плос­когубцы использовались для вынимания гвоздей, приме­нить их в качестве «подставки для цветов» и т.д. Было установлено, что фиксация какой-либо функции за объек­том впоследствии приводит к тому, что у испытуемого возникает функциональная фиксированность, то есть применение объекта только в той функции, в которой он использовался ранее. О наличии функциональной фик­сированности судят по тому, как она препятствует, ме­шает употребить объект в новой непривычной функции.

Сущность феноменов и принципа предметности осо­бенно ярко проступает в тех фактах, в которых проявля­ется расхождение и даже конфликт между естественной логикой движения, определяемой чисто физическими свойствами объекта как «вещи», и логикой действия с «предметом», за которым в процессе общественного тру­да фиксирован вполне определенный набор операций. Такого рода конфликт и выступал в качестве прообраза методического принципа экспериментальных исследова­ний практического интеллекта ребенка, которые прово­дились в 30-е гг. А.Н.Леонтьевым и его сотрудниками Л.И.Божович, П.Я.Гальпериным, А.В.Запорожцем и др. Приведем в качестве примера исследование Л.И.Божович. Она просила детей 3—5 лет достать картинку, которая прикреплена к рычагу на столе. Сложность задания за­ключалась в том, что ребенок тянет ручку рычага к себе и все время терпит неудачи, так как логика непосредствен­ного восприятия ситуации вступает в конфликт с логи­кой «орудия», которая, используя термин К.Левина, «требует», чтобы ребенок оттолкнул ручку от себя. Лишь тогда картинка приблизится к нему.

Впоследствии специфические особенности «предмет­ных» действий с удивительной ясностью и полнотой были описаны выдающимся исследователем создателем теории «построения движения» и «физиологии актив­ности» Н.А.Бернштейном: «Дело в том, что движения в предметном уровне ведет не пространственный, а смыс­ловой образ, и двигательные компоненты цепей уровня действий диктуются и подбираются по смысловой сущ­ности предмета и того, что должно быть проделано с ним. Поскольку же эта смысловая сущность далеко не всегда совпадает с геометрической формой, с пространственно кинематическими свойствами предмета, постольку среди движений — звеньев предметных действий вычленяется довольно высокий процент движений, ведущих не туда, куда непосредственно зовет пространственное восприя­тие...»⁴². Процедуры открывания крышки шкатулки путем прижатия ее книзу, поворота лодки против часовой стрел­ки путем поворота руля по часовой стрелке — все это примеры движений «не туда», в которых вещь фигурирует в первую очередь не как «материальная точка в простран­стве», не как стимул, вызывающий реакции, а как пред­мет — носитель общественно-исторического опыта, определяющий специфику предметного действия человечес­кой личности.

Н.А.Бернштейн, изучавший характер предметных дей­ствий, А.Н.Леонтьев и его сотрудники, исследовавшие значения, фиксируемые в орудиях, имели дело с той же реальностью, что К.Левин и К.Дункер. Но в отличие от гештальпсихологов они сумели раскрыть действительное происхождение реальности, этих «системных качеств» объекта, усмотреть за ней «осевшую» на объектах мира человека деятельность. Феномен предметности мгновен­но исчезает, стоит лишь изъять объект из той или иной деятельности, из той или иной культуры. Ни на каком объекте, взятом самом по себе, не написано, что он яв­ляется мотивом деятельности личности, и в то же время любой объект может превратиться в мотив деятельности (предмет потребности), нацелиться таким сверхчувствен­ным системным качеством, как «характер требования», когда он попадает в определенную систему деятельностей человека.

Итак, реальным основанием для выделения принципа предметной детерминации деятельности в психологии личности служит целый ряд описанных выше феноменов предметности. Принцип предметности, выделяемый и кон­кретно-научной методологии деятельностного подхода к изучению человека, выступает как оппозиция объектно­му «антропоцентрическому» видению человека и задает особое пространство исследования личности. Для этого про­странства характерны следующие особенности: а) в нем снимается присущее бихевиористскому, персонологическо-му, ролевому и психоаналитическому подходам личности противопоставление индивида— среде, личности— обще­ству, мира стимулов — миру реакций; б) человек и пред­метный мир рассматриваются как полюса развивающейся системы, системы деятельностей в обществе, внутри которой они только и приобретают присущие им системные качества. Анализ деятельности на полюсе субъекта вплот­ную подводит еще к двум принципам деятельностного подхода — принципу активности и принципу неадаптив­ной природы индивидуальности личности.

Представления о реактивной и пассивной природе человека всегда были и остаются отличительными признаками различных психологи­ческих и биологических концепций, основывающихся на идеях механи­стического материализма, для ко­торого характерен взгляд на человека как на своего рода «машину» (Ж.Ламетри), «автомат», «ролевой робот» и т.п. Эти представления отличаются удивительной живучестью, постоянно находя аналогии между человеком и его орга­нами и различными техническими устройствами — от камеры-обскура до сложнейших современных электрон­но-вычислительных машин.

Своеобразной иллюстрацией этих принципов может по­служить воображаемая перекличка между философами и учеными средневековья, физиологами, работающими в рамках рефлекторного подхода, бихевиористами, пред­ставителями когнитивной психологии, создателями «ро­левых» теорий личности. Так, Ч.Шеррингтон словно перекликается с Дж.Уотсоном, говоря, что животные яв­ляются лишь марионетками, которых явления внешнего мира заставляют совершать то, что они совершают. Одна­ко Ч.Шеррингтон, вслед за Р.Декартом, говорит о реактив­ной, пассивной природе только животных. Родоначальник же бихевиоризма Дж.Уотсон с присущей ему категорично­стью заключает: «Необходимо изучать человека аналогично тому, как химики изучают органические соединения. Пси­хологически человек все еще остается комком непроанализиро­ванной протоплазмы»⁴³. Дж.Уотсону спустя полвека вторит основатель социального бихевиоризма Б.Скиннер, утверждая, что за поведение человека несет ответственность не он сам, а окружающая его Среда. По мысли Б.Скиннера, чело­век бьется головой о стену, стена «наказывает»; это больше не повторяется, потому что именно «стена», а не «чувство ответственности» помогает человеку в дальнейшем избежать подобных неприятных случаев. И все это звучит довольно последовательно, если вспомнить принятый Скиннером принцип реактивности и идущее рука об руку с этим прин­ципом превращение человека в марионетку, всецело вы­полняющую волю Среды. В ролевых концепциях личность чаще оказывается пассивным конформистом, действующим под влиянием социальных ожиданий и норм группы.

Превращение человека в бихевиоризме в марионетку, а в социальном бихевиоризме Скиннера — в функционе­ра, манипулируемого посредством разных подкреплений, в ролевых теориях — в «играющего человека» — вещь за­кономерная. Предложив для объяснения поведения лако­ничную схему S— /?,бихевиористы начали борьбу против «психологии сознания», предприняв попытку выбросить на свалку истории такие мистические категории, как «на­мерение», «образ», «сознание», «апперцепция», «свобо­да», «вина» и т.п. — словом, все то, что было связано с активностью, пристрастностью субъекта. Подобно сред­невековым рыцарям уотсоновцы предали огню и мечу внешние атрибуты старой религии, не разрушив при этом основания самого храма. В роли такого основания высту­пал «постулат непосредственности» (Д.Н.Узнадзе), мол­чаливо признаваемый психологами разных школ, будь то ассоцианисты или бихевиористы, персонологи или пси­хоаналитики, — постулат, который был позаимствован у классической физики. Радикальный, а затем и социальный бихевиоризм возвели этот постулат в принцип, которому должно подчиняться объяснение поведения, тем самым узаконив взгляд на поведение человека как реактивное по своей природе.

Вместе с тем, критикуя различные концепции че­ловека, будь то бихевиористские, когнитивистские или ролевые теории, не следует забывать, что все эти осно­вывающиеся на принципе реактивности модели челове­ческого поведения основываются на реальных фактах, которые гиперболизируются, односторонне освещаются. Например, за ролевым поведением личности стоят утили­тарные качества человека, которые он приобретает в той или иной социальной группе. В типичной социальной ситуа­ции следование социальным нормам и ожиданиям груп­пы освобождает человека от тяжелой работы по принятию решения. Так, П.Жане, резко разделивший память чело­века на память как социальное действие, присущее только человеку, и память как автоматическое повторение, под­черкивал большое значение реактивного поведения. Он даже назвал людей «автоматами для повторения», кото­рый воспроизводят одно задругам привычные стереотип­ные действия в течение многих десятилетий.

Ориентируясь на принятое в конкретной культуре сте­реотипное поведение, можно с большей или меньшей степенью вероятности прогнозировать типичные соци­альные действия человека как представителя той или иной социальной группы. Стоит, однако, выйти за границы диапазона конкретных привычных ситуаций, например попасть в другую культуру или перенестись мысленно в другую историческую эпоху, и за кажущейся естествен­ностью реактивного стереотипизированного поведения приоткроется его культурное историческое происхожде­ние. Например, шведский путешественник Эрик Лундквист рассказывает, как однажды в Новой Гвинее после удачной охоты он, объев почти до конца кость дичи, бро­сил ее старому туземному вождю. Присутствующий при этом друг Э.Лундквиста, европеец, возмутился: «Ты об­ращаешься с ним, как с собакой!.. Швырять ему кости! Это же унизительно для него! А сам проповедуешь, что мы должны обращаться с туземцами по-человечески, так, словно они белые»⁴⁴. Этот европеец, оценивая происшед­шее событие через призму социальных норм общения, этикета в европейской культуре, неверно сориентировал­ся в ситуации. Он не учел различия обычаев у папуасов и европейцев, характерных для образа жизни в этих культу­рах. У папуасов совершенное Э.Лундквистом действие считается проявлением дружеских отношений. Поэтому вождь племени в том, что ему давали недоеденную его гостем пищу, усматривал не обиду, а знак дружеского располо­жения. В приведенном примере проявляется то, что реак­тивное стереотипическое поведение пригнано к определенному образу жизни. Оно дает сбой тогда, когда человек сталкивается с нестандартной ситуацией, в част­ности попадает в другую культуру.

Реактивное и активное поведение человека не антипо­ды, а дополняющие друг друга приспособления в опреде­ленной системе взаимоотношений с миром, между которыми далеко не всегда удается провести отчетливую границу (С.Д.Смирнов).

В методологии деятельностного подхода с самого нача­ла отстаивалось положение о том, что поведение челове­ка в мире и его познание действительности носят активный пристрастный характер. В современной психологии выде­ляются три подхода, раскрывающих разные грани прин­ципа активности.

Различная глубина вкладов субъекта в образ мира про­является на разных уровнях — от избирательности вос­приятия, обусловленной предшествующим контекстом, до пристрастности восприятия мира, обусловленной мо­тивами личности. Подобное понимание активности мо­жет быть полностью выражено известной формулой С.Л.Рубинштейна, согласно которой внешние причины дей­ствуют через внутренние условия.