Биография Эразма Роттердамкого

Композиция"Похвалы Глупости"отличается внутренней стройностью, несмотря на некоторые отступления иповторения, которые разрешает себе Мория, выкладывая в непринужденнойимпровизации, как и подобает Глупости, то,"что в голову взбрело".Книга открывается большим вступлением, где Глупость сообщает тему своей речи ипредставляется аудитории. За этим следует первая часть, доказывающая"общечеловеческую", универсальную власть Глупости, коренящуюся всамой основе жизни и в природе человека. Вторую часть составляет описаниеразличных видов и форм Глупости - ее дифференциация в обществе от низших слоевнарода до высших кругов знати. За этими основными частями, где дана картина жизни,как она есть, следует заключительная часть, где идеал блаженства - жизнь, какоюона должна быть, - оказывается тоже высшей формой безумия вездесущей Мории (Впервоначальном тексте"Похвального слова"нет никаких подразделений:принятое деление на главы не принадлежит Эразму и появляется впервые в издании1765 года).

Для новейшего читателя, отделенного отаудитории Эразма веками, наиболее живой интерес представляет, вероятно, перваячасть"Похвального слова", покоряющая неувядаемой свежестьюпарадоксально заостренной мысли и богатством едва уловимых оттенков. Глупостьнеопровержимо доказывает свою власть над всей жизнью и всеми ее благами. Всевозрасты и все чувства, все формы связей между людьми и всякая достойнаядеятельность обязаны ей своим существованием и своими радостями. Она - основавсякого процветания и счастья. Что это - в шутку или всерьез? Невинная игра умадля развлечения друзей или пессимистическое"опровержение веры вразум"? Если это шутка, то она, как сказал бы Фальстаф, зашла слишком далеко,чтобы быть забавной. С другой стороны, весь облик Эразма не только какписателя, но и как человека - общительного, снисходительного к людскимслабостям, хорошего друга и остроумного собеседника, человека, которому ничточеловеческое не было чуждо, любителя хорошо поесть и тонкого ценителя книги,исключает безрадостный взгляд на жизнь, как на сцепление глупостей, где мудрецуостается только, по примеру Тимона, бежать в пустыню (гл. XXV). Облик этогогуманиста, был во многом как бы прототип Пантагрюэля Рабле (Рабле переписывалсясо своим старшим современником Эразмом и в письме к нему от 30 ноября 1532 года- это год создания"Пантагрюэля"! - называл его своим"отцом","источником всякого творчества нашего времени").

Сам автор (в предисловии и в позднейшихписьмах) дает на этот вопрос противоречивый и уклончивый ответ, считая,очевидно, что sapienti sat -"мудрому достаточно"и читатель сам всостоянии разобраться. Но если кардиналы забавлялись"Похвальнымсловом", как шутовской выходкой, а папа Лев Х с удовольствием отмечал:"Я рад, что наш Эразм тоже иногда умеет дурачиться", то некоторыесхоласты сочли нужным выступить"в защиту"разума, доказывая, что разбог создал все науки, то"Эразм, приписывая эту честь Глупости, кощунствует".(В ответ Эразм иронически посвятил этому"защитнику разума", некоемуЛе Куртурье, две апологии.) Даже среди друзей кое-кто советовал Эразму дляясности написать"палинодию"(защиту противоположного тезиса),что-нибудь вроде"Похвалы Разуму"или"ПохвалыБлагодати"... Не было недостатка, разумеется, и в читателях вроде Т. Мора,оценивших юмор мысли Эразма. Любопытно, что и новейшая буржуазная критика назападе стоит перед той же дилеммой, но - в соответствии с реакционнымитенденциями истолкования культуры гуманизма и Возрождения, характерными длямодернистских работ -"Похвала Глупости"все чаще интерпретируется вдухе христианской мистики и прославления иррационализма.

Однако заметим, что эта дилемма никогда несуществовала для непредубежденного читателя, который всегда видел впроизведении Эразма под лукавой пародийной формой защиту жизнерадостногосвободомыслия, направленную против невежества во славу человека и его разума.Именно поэтому"Похвальное слово Глупости"и не нуждалось вдополнительной"палинодии"типа"Похвалы Разуму"(Любопытнозаглавие одного французского перевода"Слова", вышедшего в 1715 году:"Похвальное слово Глупости"- произведение, которое правдивопредставляет, как человек из-за глупости потерял свой облик, и в приятной формепоказывает, как вновь обрести здравый смысл и разум").

Через всю первую"философскую"часть речи проходит сатирический образ"мудреца", и черты этогоантипода Глупости оттеняют основную мысль Эразма. Отталкивающая и дикаявнешность, волосатая кожа, дремучая борода, облик преждевременной старости (гл.XVII). Строгий, глазастый, на пороки друзей зоркий, в дружбе пасмурный,неприятный (гл. XIX). На пиру угрюмо молчит и всех смущает неуместнымивопросами. Одним своим видом портит публике всякое удовольствие. Если вмешаетсяв разговор, напугает собеседника не хуже, чем волк. В разладе с жизньюрождается у него ненависть ко всему окружающему (гл. XXV). Враг всякихприродных чувствований, некое мраморное подобие человека, лишенное всех людскихсвойств. Не то чудовище, не то привидение, не знающее ни любви, ни жалости,подобно холодному камню. От него якобы ничто не ускользает, он никогда незаблуждается, все тщательно взвешивает, все знает, всегда собой доволен; одинон свободен, он - все, но лишь в собственных помышлениях. Все, что случается вжизни, он порицает, во всем усматривая безумие. Не печалится о друге, ибо самникому не друг. Вот он каков, этот совершенный мудрец! Кто не предпочтет емупоследнего дурака из простонародья (гл. XXX) и т. д.

Это законченный образ схоласта,средневекового кабинетного ученого, загримированный - согласно литературнойтрадиции этой речи - под античного мудреца-стоика. Это рассудочный педантпринципиальный враг человеческой природы. Но с точки зрения живой жизни егокнижная обветшалая мудрость - скорее абсолютная глупость.

Все многообразие конкретных человеческихинтересов никак не сведешь к одному только знанию, а тем более к отвлеченному,оторванному от жизни книжному знанию. Страсти, желания, поступки, стремления,прежде всего стремление к счастью, как основа жизни, более первичны, чемрассудок и если рассудок противопоставляет себя жизни, то его формальныйантипод - глупость - совпадает со всяким началом жизни. Эразмова Мория есть,поэтому сама жизнь. Она синоним подлинной мудрости, не отделяющей себя от жизни,тогда как схоластическая"мудрость"- порождение подлинной глупости.

Речь Мории в первой части внешне как быпостроена на софистической подмене абстрактного отрицания конкретнойположительной противоположностью. Страсти не есть разум, желание не есть разум,счастье - не то, что разум, следовательно, все это - нечто неразумное, то естьГлупость. Мория здесь пародирует софистику схоластических аргументации.Глупость, поверив"тупому чурбану","некоему мраморному подобиючеловека", что он и есть подлинный мудрец, а вся жизнь человеческая - нечто иное, как забава Глупости (гл. XXVII), попадает в заколдованный кругизвестного софизма о критянине, который утверждал, что все жители Крита -лгуны. Через 100 лет эта ситуация повторится в первой сцене шекспировского"Макбета", где ведьмы выкрикивают:"Прекрасное - это гнусное,гнусное - прекрасное"(трагический аспект той же мысли Эразма о страстях,царящих над человеком). Доверие к пессимистической"мудрости"и здесьи там подорвано уже самым рангом этих прокуроров человеческой жизни. Чтобывырваться из заколдованного круга, надо отбросить исходный тезис, где"мудрость"противопоставляет себя"неразумной"жизни.

Мория первой части - это сама Природа,которой нет нужды доказывать свою правоту"крокодилитами, соритами,рогатыми силлогизмами"и прочими"диалектическимихитросплетениями"(гл. XIX). Не категориям логики, а желанию люди обязанысвоим рождением - желанию"делать детей"(гл. XI). Желанию бытьсчастливыми люди обязаны любовью, дружбой, миром в семье и обществе.Воинственная угрюмая"мудрость", которую посрамляет красноречиваяМория, - это псевдорацнонализм средневековой схоластики, где рассудок,поставленный на службу вере, педантически разработал сложнейшую системурегламентации и норм поведения. Аскетическому рассудку дряхлеющегосредневековья, старческой скудеющей мудрости опекунов жизни, почтенных докторовтеологии противостоит Мория - новый принцип Природы, выдвинутый гуманизмомВозрождения. Этот принцип отражал прилив жизненных сил в европейском обществе вмомент рождения новой буржуазной эры.

Жизнерадостная философия речи Мории частовызывает в памяти раннюю ренессансную новеллистику, комические ситуации которойкак бы обобщены в сентенциях Глупости. Но еще ближе к Эразму (в особенностисвоим тоном) роман Рабле. И как в"Гаргантюа и Пантагрюэле""вино"и"знание", физическое и духовное, - неразрывны, какдве стороны одного и того же, так и у Эразма наслаждение и мудрость идут рукаоб руку. Похвала Глупости - это похвала разуму жизни. Чувственное начало природыи мудрость не противостоят друг другу в цельной гуманистической мыслиВозрождения. Стихийно-материалистическое чувство жизни уже преодолеваетхристианский аскетический дуализм схоластики.

Как в философии Бэкона"чувстванепогрешимы и составляют источник всякого знания", а подлинная мудростьограничивает себя"применением рационального метода к чувственнымданным", так и у Эразма чувства, - порождения Мории, - страсти и волнения(то, что Бэкон называет"стремлением","жизненным духом")направляют, служат хлыстом и шпорами доблести и побуждают человека ко всякомудоброму делу (гл. XXX).

Мория, как"поразительная мудростьприроды"(гл. XXII), это доверие жизни к самой себе, противоположностьбезжизненной мудрости схоластов, которые навязывают жизни свои предписания.Поэтому ни одно государство не приняло законы Платона, и только естественныеинтересы (например, жажда славы) образовали общественные учреждения. Глупостьсоздает государство, поддерживает власть, религию, управление и суд (гл.XXVII). Жизнь в своем основании - это не простота геометрической линии, но играпротиворечивых стремлений. Это театр, где выступают страсти и каждый играетсвою роль, а неуживчивый мудрец, требующий, чтобы комедия не была комедией, -это сумасброд, забывающий основной закон пиршества:"Либо пей, либо -вон"(гл. XXIX). Раскрепощающий, охраняющий молодые побеги жизни отвмешательства"непрошеной мудрости"пафос мысли Эразма обнаруживаетхарактерное для гуманизма Возрождения доверие к свободному развитию,родственное идеалу жизни в Телемской обители у Рабле с его девизом"Делайчто хочешь". Мысль Эразма, связанная с началом эры буржуазного общества,еще далека от позднейшей (XVII век) идеализации неограниченной политическойвласти, как руководящего и регламентирующего центра общественной жизни. И самЭразм держался вдали от"пышного ничтожества дворов"(как онвыражается в одном из своих писем), а должность"королевскогосоветника", которой его пожаловал император Карл V, была не более чемпочетной и доходной синекурой. И недаром Эразм из Роттердама, бюргер попроисхождению, достигнув европейской славы, отвергает лестные приглашениямонархов Европы, предпочитая независимую жизнь в"вольном городе"Базеле или в нидерландском культурном центре Лувене. Традиции независимости,которую отстаивают города его родной страны, несомненно, питают в известноймере взгляды Эразма. Философия его Мории коренится в исторической обстановкееще не победившего абсолютизма.

Эту философию пронизывает стихийнаядиалектика мысли, в которой дает себя знать объективная диалектикаисторического переворота во всех сферах культуры. Все начала перевернуты иобнаруживают свою изнанку:"Любая вещь имеет два лица... и лица эти отнюдьне схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь - увидишь жизнь,и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой - безобразие, подизобилием - жалкая бедность, под позором - слава, под ученостью - невежество,под мощью - убожество, под благородством - низость, под весельем - печаль, подпреуспеянием - неудача, под дружбой - вражда, под пользой - вред"(гл.XXIX). Официальная репутация и подлинное лицо, видимость и сущность всего вмире противоположны. Мория природы на самом деле оказывается истинным разумомжизни, а отвлеченный разум официальных"мудрецов"- этобезрассудство, сущее безумие. Мория - это мудрость, а казенная"мудрость"- это худшая форма Мории, подлинная глупость. Чувства,которые, если верить философам, нас обманывают, приводят к разуму, практика, ане схоластические писания - к знанию, страсти, а не стоическое бесстрастие - кдоблести. Вообще глупость ведет к мудрости (гл. XXX). Уже с заголовка и спосвящения, где сближены"столь далекие по существу"Мория и ТомасМор, Глупость и гуманистическая мудрость, вся парадоксальность"Похвальногослова"коренится в диалектическом взгляде, согласно которому все вещи самипо себе противоречивы и"имеют два лица". Всем своим очарованиемфилософский юмор Эразма обязан этой живой диалектике.

Жизнь не терпит никакой односторонности.Поэтому рассудочному"мудрецу"- доктринеру, схоласту, начетчику,который жаждет все подогнать под бумажные нормы и везде суется с одним и тем жемерилом, нет места ни на пиру, ни в любовном разговоре, ни за прилавком.Веселье, наслаждение, практика житейских дел имеют свои особые законы, егокритерии там непригодны. Ему остается лишь самоубийство (гл. XXXI).Односторонность отвлеченного принципа убивает все живое, ибо не мирится смногообразием жизни.

Поэтому пафос произведения Эразма направленпрежде всего против ригоризма внешних формальных предписаний, противдоктринерства начетчиков -"мудрецов". Вся первая часть речипостроена на контрасте живого древа жизни и счастья и сухого древа отвлеченногознания. Эти непримиримые всезнающие стоики, эти чурбаны готовы все подогнатьпод общие нормы, отнять у человека все радости. Но всякая истина конкретна.Всему свое место и время. Придется этому стоику отложить свою хмурую важность,покориться сладостному безумию, если он захочет стать отцом (гл. XI).Рассудительность и опыт подобают зрелости, но не детству."Кому не мерзоки не кажется чудовищем мальчик с умом взрослого человека?"Беспечности,беззаботности люди обязаны счастливой старостью (гл. XIII). Игры, прыжки ивсякие"дурачества"- лучшая приправа пиров: здесь они на своем месте(гл. XVIII). И забвение для жизни так же благотворно, как память и опыт (гл.XI). Снисходительность, терпимость к чужим недостаткам, а не глазастаястрогость - основа дружбы, мира в семье и всякой связи в человеческом обществе(гл. XIX, XX, X XI).

Практическая сторона этой философии - светлыйширокий взгляд на жизнь, отвергающий все формы фанатизма. Этика Эразмапримыкает к эвдемонистическим учениям античности, согласно которым в самойчеловеческой природе заложено естественное стремление к благу, - тогда какнавязанная"мудрость"полна"невыгод", безрадостна,пагубна, непригодна ни для деятельности, ни для счастья (гл. XXIV). Самолюбие(Филавтия) - это как будто родная сестра Глупости, но может ли полюбитького-либо тот, кто сам себя ненавидит? Самолюбие создало все искусства. Оностимул всякого радостного творчества, всякого стремления к благу (гл. XXII). Вмысли Эразма здесь как бы намечаются позиции Ларошфуко, нашедшего в самолюбииоснову всего человеческого поведения и всех добродетелей. Но Эразм далек отпессимистического вывода этого моралиста XVII века и скорее предвосхищаетматериалистическую этику XVIII века (например, учение Гельвеция о творческойроли страстей). Филавтия у Эразма - орудие"поразительной мудростиприроды", без самолюбия"не обходится ни одно великое дело",ибо, как утверждает Панург у Рабле, человек стоит столько, во сколько сам себяценит. Вместе со всеми гуманистами Эразм разделяет веру в свободное развитиечеловека, но он особенно близок к простому здравому смыслу. Он избегаетчрезмерной идеализации человека, фантастики его переоценки, какодносторонности. Филавтия тоже имеет"два лица". Она стимул кразвитию, но она же (там, где не хватает даров природы) - источник самодовольства,а"что может быть глупее... самолюбования?"

Но эта - собственно сатирическая - сторонамысли Эразма развивается больше во второй части речи Мории.

Вторая часть"Похвального слова"посвящена"различным видам и формам"Глупости. Но легко заметить, чтоздесь незаметно меняется не только предмет, но и смысл, влагаемый в понятие"глупость", характер смеха и его тенденция. Меняется разительнымобразом и самый тон панегирика. Глупость забывает свою роль, и вместо тогочтобы восхвалять себя и своих слуг, она начинает возмущаться служителями Мории,разоблачать и бичевать. Юмор переходит в сатиру.

Предмет первой части это"общечеловеческие"состояния: различные возрасты человеческой жизни,многообразные и вечные источники наслаждения и деятельности, коренящиеся вчеловеческой природе. Мория здесь совпадала поэтому с самой природой и былалишь условной Глупостью - глупостью с точки зрения отвлеченного рассудка. Новсе имеет свою меру, и одностороннее развитие страстей, как и сухая мудрость,переходит в свою противоположность. Уже глава XXXV, прославляющая счастливоесостояние животных, которые не знают никакой дрессировки и подчиняются однойприроде, - двусмысленна. Значит ли это, что человек не должен стремиться"раздвинуть границы своего жребия", что он должен уподобитьсяживотным? Не противоречит ли это Природе, наделившей его интеллектом? Поэтомудураки, шуты, глупцы и слабоумные, хотя и счастливы, все же не убедят насследовать скотскому неразумию их существования (гл. XXXV)."Похвала Глупости"незаметно переходит от панегирика природе к сатире на невежество, отсталость икосность общества.

Принцип естественности - фермент всякойжизни. Но как у Ларошфуко"самолюбие и порок входят в состав всехдобродетелей, словно яды в состав всех лекарств", - все зависит отусловий, дозы и меры, - так и у Эразма Глупость входит в состав всего живого,но в своем одностороннем"раздувании и распухании"становится главнойпричиной окостенения, пороком и"безумием"существующего. Глупостьпереходит в различные маниакальные страсти: мания охотников, для которых нетбольшего блаженства, чем пение рогов и тявканье собак, мания строителей,алхимиков, азартных игроков (гл. XXXIX), суеверов, паломников ко святым местам(гл. XL) и т. д. Тут Мория показывается вместе со своими спутниками: Безумием,Ленью, Разгулом, Непробудным сном, Чревоугодием и т. д. (гл. IX). И теперь мывспоминаем, что она дочь паразитического Богатства и невежественной Юности,плод вожделения, зачатая во хмелю на пиру у богов (гл. VII), вскормленная нимфами,именуемыми Опьянение и Невоспитанность (гл. VIII) . Эразм здесь выступает какпредшественник просветителей XVIII века, но только ход его мысли, как и удругих гуманистов (например, у Рабле или Шекспира), обнаруживает обратнуюпоследовательность: от открытия"природы"- к рационалистическойкритике, от Руссо - к Вольтеру.

В первой части речи Мория, как мудростьприроды, гарантировала жизни разнообразие интересов и всестороннее развитие.Там она соответствовала гуманистическому идеалу"универсального"человека.Но безумствующая односторонняя Глупость создает постоянные застывшие формы ивиды: сословие родовитых енотов, которые кичатся благородством происхождения(гл. XLII), или купцов-накопителей, - породу всех глупее и гаже (гл. XLVII1),разоряющихся сутяг или наемных воинов, мечтающих разбогатеть на войне,бездарных актеров и певцов, ораторов и поэтов, грамматиков и правоведов.Филавтия, родная сестра Глупости, теперь показывает другое свое лицо. Онапорождает самодовольство разных городов и народов, тщеславие тупого шовинизма(гл. XLIII). Счастье лишается своего объективного основания в природе, теперьоно уже всецело"зависит от нашего мнения о вещах... и покоится на обманеили самообмане"(гл. XLV). Как мания, Глупость уже субъективна, и всякпо-своему с ума сходит, находя в этом свое счастье. Мнимая"глупость"природы, Мория была связью всякого человеческого общества. Теперь Мория какдоподлинная глупость предрассудков, наоборот, разлагает общество.

Общефилософский юмор панегирика Глупостисменяется поэтому социальной критикой современных нравов и учреждений.Теоретическая и с виду шутливая полемика с античными стоиками, доказывающая, небез приемов софистического остроумия,"невыгоды"мудрости, уступаетместо колоритным и язвительным бытовым зарисовкам и ядовитым характеристикам"невыгодных"форм современной глупости. Впоследствии многиесатирические мотивы речи Глупости будут драматизированы в диалогах и своегорода маленьких комедиях, объединенных в"Домашних беседах"(Диалоги"Кораблекрушение","Неосторожный обет"и"Паломничество"осмеивают пилигримови обычай давать обеты святым;"Рыцарь без лошади"- кичливостьдворян;"Славное ремесло"- кондотьерство;"Разговор аббата иобразованной женщины"- обскурантизм монахов;"Похороны"- ихвымогательства и конкуренцию орденов и т. д.).

Универсальная сатира Эразма здесь не щадит ниодного звания в роде людском. Глупость царит в народной среде, так же как и впридворных кругах, где у королей и вельмож не найти и пол-унции здравого смысла(гл. LV). Независимость позиций Эразма, народный здравый смысл", которомуон всегда остается верен, сказывается также в издевательстве над глупцамисобственного гуманистического лагеря, над"двуязычными"и"трехъязычными"педантами, над буквоедами-филологами, грамматиками,раболепствующими перед любым словом древнего автора. Сам Эразм в 1517 годуорганизовал в Лувене"Школу Трех Языков", где впервые изучались,наряду с латинским, греческий и древнееврейский языки, но, энтузиаст изучениядревности, он был в то же время врагом сервилизма ревнителей античности как всфере мысли, так и в стиле (Против них направлен его остроумный и язвительныйдиалог"Циперонианец"(1528), которым он нажил себе немало врагов).Заметим заодно, что автор"Домашних бесед"- произведения, покоторому, несмотря на преследования церкви, ряд поколений обучался изящнойлатыни - дал образец ясного, гибкого, легкого стиля,"который нравилсявсем, а не только ученым", как признается один из противников Эразма. Встиле Эразма - дух его этики. И хотя все его произведениянаписаны по-латыни,слово Эразма больше чем кого-либо из гуманистов оказало влияние на литературнуюречь новых европейских языков, формировавшихся под влиянием неолатинскойлитературы. Эразм привил своим стилем вкус к непринужденной"природе"разговорной речи. Он секуляризировал литературный язык и освободил его отпедантизма схоластической и церковной элоквенции.

Наибольшей резкости сатира достигает в главахо философах и богословах, иноках и монахах, епископах, кардиналах ипервосвященниках (гл. LII-LX), особенно - в колоритных характеристикахбогословов и монахов, главных противников Эразма на протяжении всей егодеятельности. Нужна была большая смелость, чтобы показать миру"смрадноеболото"богословов и гнусные пороки монашеских орденов во всей их красе!Папа Александр VI, - вспоминал впоследствии Эразм, - однажды заметил, чтопредпочел бы оскорбить самого могущественного монарха, чем задеть этунищенствующую братию, которая властвовала над умами невежественной толпы.Монахи действительно никогда не могли простить писателю этих страниц"Похвалы Глупости". Монахи были главными вдохновителями гоненийпротив Эразма и его произведений. Они в конце концов добились занесения большойчасти литературного наследия Эразма в индекс запрещенных церковью книг, а егофранцузский переводчик Беркен - несмотря на покровительство короля! - кончилжизнь на костре (в 1529 г.). Популярная у испанцев поговорка гласила:"Ктоговорит дурное про Эразма - тот либо монах, либо осел".

Речь Мории в этих главах местами неузнаваемапо тону. Место Демокрита, со смехом"наблюдающего повседневную жизньсмертных", занимает уже негодующий Ювенал, который"ворошит сточнуюяму тайных пороков"- и это вопреки первоначальному намерению"выставлять напоказ смешное, а не гнусное"(предисловие Эразма).Когда Христос устами Мории отвергает эту новую породу фарисеев, заявляя, что непризнает их законов, ибо ко время оно обещал блаженство не за капюшоны, не замолитвы, не за посты, а только за дела милосердия, и поэтому простой народ,матросы и возчики, ему угоднее монахов (гл. LIV), - патетика речи возвещает уженакал страстей периода Лютера.

От прежней шутливости благорасположенной ксмертным Мории, не остается и следа. Условная маска Глупости спадает с лицаоратора, и Эразм говорит уже прямо от своего имени, как"Иоанн КрестительРеформации"(по выражению французского философа-скептика конца XVII в.П.Бейля). Новое в антимонашеской сатире Эразма не разоблачение обжорства,надувательства и лицемерия монахов - этими чертами их неизменно наделяли уже напротяжении трех веков авторы средневековых рассказов или гуманистических новелл(вспомним, например,"Декамерон"Боккаччо середины XIV в.). Но тамони фигурировали как ловкие пройдохи, пользующиеся глупостью верующих.Человеческая природа, вопреки сану дает себя знать в их поведении. Поэтому уБоккаччо и других новеллистов они забавны, и рассказы об их проделках питаюттолько здоровый скепсис. У Эразма же монахи порочны, мерзки и уже"навлекли на себя единодушную ненависть"(гл. LIV). За сатирой Эразмачувствуется иная историческая и национальная почва, чем у Боккаччо. Созрелиусловия для радикальных изменений, и ощущается потребность в положительнойпрограмме действий. Мория, защитница природы, в первой части речи была вединстве с объектом своего юмора. Во второй части Мория, как разум, отделяетсяот предмета смеха. Противоречие становится антагонистическим и нетерпимым.Чувствуется атмосфера назревшей реформации.

Это изменение тона и новые акценты второйполовины"Похвального слова"связаны таким образом с особенностями"северного Возрождения"и с назревающим потрясением основ до этогомонолитной католической церкви. В германских странах вопрос реформы церкви сталузлом всей политической и культурной жизни. С реформацией здесь оказались связанывсе великие события века: крестьянская война в Германии, движения анабаптистов,нидерландская революция. Но движение Лютера принимало в Германии все болееодносторонний характер: чисто религиозная борьба, вопросы вероисповедания надолгие годы заслонили более широкие задачи преобразования общественной жизни икультуры. После подавления крестьянской революции реформация обнаруживает всебольшую узость и не меньшую, чем католическая контрреформация, нетерпимость ксвободной мысли, к разуму, который Лютер объявил"блудницейдиаволовой"."Науки умерли везде, где установилось лютеранство",- отмечает в 1530 году Эразм.

Сохранилась старая гравюра XVI века,изображающая Лютера и Гуттена несущими ковчег религиозного раскола, а вперединих Эразма, танцем открывающего шествие. Она верно определяет роль Эразма вподготовке дела Лютера. Крылатое выражение, пущенное в ход кельнскимибогословами, гласило:"Эразм снес яйцо, которое высидел Лютер". НоЭразм впоследствии заметил, что он отрекается"от цыплят подобнойпороды".

"Похвала Глупости"стоит, такимобразом, у конца недифференцированного этапа Возрождения и на порогереформации.

Сатира Эразма завершается весьма смелымзаключением. После того, как Глупость доказала свою власть над человечеством инад"всеми сословиями и состояниями"современности, она вторгается всвятая святых христианского мира и отождествляет себя с самым духом религииХриста, а не только с церковью, как учреждением, где ее власть уже доказанаранее: христианская вера сродни Глупости, ибо высшей наградой для людейявляется своего рода безумие (гл. LXVI-LXVII), а именно - счастьеэкстатического слияния с божеством.

В чем смысл этой кульминационной"коды"панегирика Мории? Она явно отличается от предшествующих глав,где Глупость приводит в свою пользу все свидетельства древних и бездну цитат изсвященного писания, толкуя их вкось и вкривь и не брезгая порой самыми дешевымисофизмами. В тех главах явно пародируется схоластика"лукавых толкователейслов священного писания", и они прямо примыкают к разделу о теологах имонахах. Наоборот, в заключительных главах нет почти никаких цитат, тон здесь,по-видимому, вполне серьезный и развиваемые положения выдержаны в духеортодоксального благочестия, мы как бы возвращаемся к положительному тону ипрославлению"неразумия"первой части речи. Но ирония"божественной Мории", пожалуй, более тонка, чем сатира Мории - Разумаи юмор Мории - Природы. Недаром она сбивает с толку новейших исследователейЭразма, которые усматривают здесь настоящее прославление мистицизма.

Ближе их к истине те непредубежденныечитатели, которые видели в этих главах"слишком вольный"и даже"кощунственный дух". Нет сомнения, что автор"Похвальногослова"не был атеистом, в чем его обвиняли фанатики обоих лагерей христианства.Субъективно он был скорее благочестивым верующим. Впоследствии он даже выражалсожаление, что закончил свою сатиру слишком тонкой и двусмысленной иронией,направленной против теологов, как лукавых толкователей. Но, как сказал Гейне поповоду"Дон-Кихота"Сервантеса, перо гения мудрее самого гения иувлекает его дальше пределов, поставленных им самим своей мысли. Эразмутверждал, что в"Похвальном слове"излагается та же доктрина, что ив более раннем назидательном"Руководстве христианскому воину".Однако идейный вождь контрреформации, основатель ордена иезуитов Игнатий Лойоланедаром жаловался, что чтение в молодости этого руководства ослабляло егорелигиозное рвение и охлаждало пыл его веры. И Лютер, с другой стороны, имелправо хотя бы на основании этих заключительных глав не доверять благочестиюЭразма, которого он называл королем двусмысленности". Мысль Эразма, как иавтора"Утопии"(также далекого от атеизма), проникнутая широкойтерпимостью, граничащей сравнодушием в вопросах религиозных, оказывала плохуюуслугу церкви, стоявшей на пороге великого раскола. Заключительные главы"Похвального слова", где Глупость отождествлена с духом христианскойверы, свидетельствуют, что в европейском обществе наряду с католиками ипротестантами, наряду с Лойолой и Лютером, складывалась третья партия,гуманистическая партия"осторожных"умов (Эразм, Рабле, Монтень),враждебных всякому религиозному фанатизму. И именно этой, пока еще слабойпартии"сомневающихся", партии свободомыслящих, опирающейся наприроду и разум и отстаивающей свободу совести в момент высшего накаларелигиозных страстей, исторически принадлежало будущее.