Викторина по рассказу И. С. Тургенева «Муму» классы Викторина по теме «Древнерусская литература»

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.
Зимуют пароходы. На припёке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна — как броненосец в доке —

Россия отдыхает тяжело.

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жёсткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Онегина старинная тоска;

На площади Сената — вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка.

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

Самолюбивый, скромный пешеход —

Чудак Евгений — бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянёт!

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,

До прожилок, до детских припухших желёз.
Ты вернулся сюда — так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

У тебя телефонов моих номера.

По которым найду мертвецов голоса.

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Первый сборник «Камень» датируется 1909—1915 гг. Само название очень удачно. Это не только каменное кружево европейских соборов и замков, это и каменная «желтизна правительственных зданий», вид которых с детства был мил Мандельштаму, это ещё и весомость самого поэтического слова, его торжественность и многозначность. В ранних стихах поэта много воздуха, желания из тяжёлого материала (камня) при помощи слова создать лёгкие, воздушные, прозрачные конструкции. В этот период рифмы его стихов точны, лаконичны. В стихотворении «Петербургские строфы», датированном 1913 годом и посвященном другу и коллеге по «цеху» Н. Гумилёву, традиционный пятистопный ямб с пиррихием приобретает нотки воздушности, передаёт процесс размышления, эпическую спокойную размеренность интонаций. Мандельштам создаёт произведение, полное гордого и достойного сознания собственной миссии. Стихотворение наполнено реминисценциями из Пушкина (читатель отчётливо видит «северного сноба» Онегина и несколько осовременённого Евгения (из «Медного всадника»), вдыхающего бензин), Достоевского, непременным спутником романов которого является «желтизна», Блока (образ «мутной метели»). Это классическое звучание подчёркивается историзмами («порфира», «власяница»), придающими произведению строгость и величавость.

В стихах 30-х годов петербургские интонации приобретают несколько иной смысл. «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз...» — одно из произведений данного периода. В поле зрения Мандельштама снова северная столица. Она вроде бы и та же, «знакомая до слёз», с подмешанным к дёгтю «желтком» Достоевского, называемая поэтом по привычке Петербургом, но в то же время и другая — она изменилась. Это уже не «ялики» и «морские чайки», не «адмиралтейство, солнце, тишина», а «вырванный с мясом звонок» и «кандалы» дверных цепочек. Через эти развёрнутые метафоры автор доводит до апогея ощущение настороженности, тревоги, намеченное ещё в «Петербургских строфах» в образах Сенатской площади, «дымка костра», «холодка штыка». Мандельштам как будто предчувствовал в далёком 1913 году грядущие репрессии. Невидимой нитью поэт связывает страдающих на каторге декабристов и людей, оказавшихся в советских концлагерях. Трёхсложный стихотворный размер (анапест) выражает уныние, пессимизм, охватившие автора.

Рифмовка этих стихотворений тоже разная: в первом — перекрёстная, во втором — параллельная. Широко используемая аллитерация также говорит о смене настроения и ощущений поэта. Согласные [р], [л], [н] постоянно перекликаются от строфы к строфе: то рокочущая энергия и сила, то, наоборот, плавность, медлительность движения и спокойствие, далее добавляются нотки нежные, трепетные — всё говорит о контрасте, на котором построены стихотворные строки этих произведений. Нужно заметить, что и чередование мужской и женской рифмы в первом стихотворении говорит о нестабильности, растерянности поэта. Через них автор передаёт ощущение уходящей в прошлое незыблемости, горделивой величавости. Во втором же появляется угрюмая уверенность, которая подчёркивается постоянной мужской рифмой.

Изобразительно-выразительные средства стоят на службе у основной идеи. Именно они передают настроение лирического героя. Если в первом стихотворении аллегория подчёркивает сомнения, терзания в мыслях автора, то во втором — точность и фаталистическое спокойствие. Употребление олицетворения, формы диалога с городом и оксюморона говорит о тесном душевном родстве поэта с Петербургом, где город выступает в разных лицах: друг, соавтор, враг, «посольство полумира». Как в «Петербургских строфах», так и в стихотворении «Я вернулся в мой город...» присутствует принцип айсберга. И то и другое произведение строятся на полунамёках-полудогадках, реминисценциях (как уже было сказано выше) из классической литературы. Однако степень трагичности постепенно возрастает. И по силе обращений, по накалу страстей второе стихотворение уже напоминает молитву Иисуса в Гефсиманском саду:
Петербург! я ещё не хочу умирать...

Петербург! У меня ещё есть адреса...

да минует Меня чаша сия!

миновать Меня, чтобы Мне не пить её,

да будет воля Твоя.
Таким образом, мы обнаруживаем ещё один, более глубокий библейский пласт.

Подводя итоги, хочется ещё раз заметить, что анализируемые стихотворения объединяет центральный образ — образ Петербурга, однако он эволюционирует. Если в первом произведении это «Петра творенье», незыблемость, торжественность и величавость, то во втором Ленинград — «колыбель революции», а в 30-е годы — «ненужный привесок» возле тюрем, как сказала А. Ахматова в поэме «Реквием», своеобразный атавизм на теле России.

2. Безносов, Э. Л. Литература: большой справочник для школьников и поступающих в вузы [Текст] / Э. Л. Безносов, Е. Л. Ерохина, А. Б. Есин и др. — М.: Дрофа, 2000.

3. Безносов, Э. Л. Раздаточные материалы по литературе. 8—11 классы: методическое пособие [Текст] / Э. Л. Безносов. — М.: Дрофа, 2001.

4. Боборыкин, В. Г. Михаил Булгаков: кн. для учащихся ст. классов [Текст] / В. Г. Боборыкин. — М.: Просвещение, 1991.

5. Булычев, К. Англия: Боги и герои [Текст] / К. Булычев. — Тверь: Полина, 1997.

6. Гете, И.-В. Фауст [Текст] / И.-В. Гете. — М.: Правда, 1985.

7. Головина, В. А. Египет: Боги и герой [Текст] / В. А. Головина. — Тверь: Полина, 1997.

8. Жюльен, Н. Словарь символов [Текст] / Н. Жюльен. — Челябинск: Урал, Л.Т.Д., 1999, 2000.

9. Книгин, Н. А. Словарь литературоведческих терминов [Текст] / Н. А. Книгин. — Саратов: Лицей, 2006.

10. Куликов, А. Н. Китай: Боги и герои [Текст] / А. Н. Куликов. — Тверь: Мартин, Полина; — М.: Торжок, 1995.

11. Кун, Н. А. Легенды и мифы древней Греции [Текст] / Н. А. Кун. — Йошкар-Ола: Марийский полиграфическо-издательский комбинат, 2000.

12. Морли, Жаклин. Как бы ты жил среди викингов? [Текст] / Жаклин Морли. — М.: АСТ, 1995.