Герой Советского Союза, ветеран Афганской войны. Это книга



страница9/17
Дата29.04.2016
Размер3.56 Mb.
ТипКнига
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   17

Кто лучше дрался?

К трем часам утра вся “Скоба”, гремя кружками, сипло пытала округу в радиусе пяти километров зычными голосами: “Вот, новый поворот. И мотор ревет. Что он нам несет?!...” Новый поворот очередной зимней ночью принес на своем борту из Кабула два экипажа отпускников. При скудных военных радостях вернувшихся из-за ленточки мужиков, пропахших женами и ребятишками, в мятой-перемятой повседневной военной форме, с истоптанными неподъемными баулами в руках, ждали как ангелов, вычисляя с точностью до часа время их положенного прибытия.

У них, практически всех опоздавших — как же трудно было оторваться от спящего, разметавшегося на кровати малыша, — спрашивали с радостным предвкушением рассказов о доме одно и то же: “Че, опоздал?” “Да, таможня, знаешь...” — отнекивались отпускники. “Знаем мы твою таможню”, — понимающе хихикали соседи по модулю, волоча сумки по песку. А потом была масса трепа, хлопанья по плечу...

— Генка, а что у тебя такой синяк под глазом? — наконец, после четвертого стакана, рассмотрел Генку-отпускника Виктор.

Все заерзали, готовясь услышать нечто пикантное. Но причина появления синяка, увы, оказалась прозаичной. И Генка обо всем честно рассказал.

В тот момент, когда “горбатый” после взлета из Кабула достиг отметки 8000 метров и угроза поражения “Стингером” мощной машины, на борту которой находилось около трехсот отпускников и за-менщиков, миновала, сорок отслуживших спецна-зовцев, пьяные и одуревшие от счастья, как по сговору, бросились молотить пехоту, начав для разминки с кавказцев и среднеазиатов.

Битва была неравная — один десантник против десяти пехотинцев. Спецназ давал выход накопившейся за два года злости. Они в бешенстве орали:

— Мы всю зеленку на брюхе исползали, пока вы, абрикосы, по полковым котлам шныряли...

Офицерам, попытавшимся усмирить новоиспеченных “заслуженных ветеранов” в этой происходящей по принципу “бей своих, чтобы чужие боялись” сваре, тут же без лишних церемоний расквасили носы и наставили синяков, которые они потом хранили несколько недель, как заслуженную награду.

Повальный мордобой, принявший угрожающий для безопасности полета характер, остановил командир лайнера, спокойно объявивший через усилитель:

— Если вы, придурки, по счету три не успокоитесь, то на четвертый — открываю люк...

Через пятнадцать секунд пришедшие в себя "придурки", продолжая еще шумно дышать и предъявлять друг дружке последние претензии, безпрекословно выполнили приказ. В Русской Армии командир — и в небе командир.

Утром после теплой встречи отпускников на БТРе, разметая сугробы, прихрустел Аркаша.

— Что не слезаешь? Случилось что? — Виктор в летной куртке и трусах ежился возле темного от горя пьяного друга.

Случилось давно, а произошло вчера. Вчера пришлось пристрелить Бачу — преданную Аркаше овчарку-трехлетку. Она воевала с ним рядом, нога об ногу полтора года. Это была умнейшая профессиональная собака-сапер. Такие защитники, нередко выполнявшие роль живого ходячего миноискателя, были изначально обречены на короткую боевую службу.

Запахи тротила и прочих компонентов, какими напичканы мины разных стран, разрушали собачий организм. От постоянного вынюхивания и поиска снарядов у псов с ужасающей быстротой разрушалось зрение, слух, обоняние и осязание.

Виктор знал о сердечной привязанности друга к овчарке. И недуг, начавшийся у собаки, перенесшей три ранения, две контузии, спасшей более десятка десантников, а однажды — и самого Аркашу, надеялись все-таки одолеть.

Надежда умерла последней месяц назад. И до вчерашнего дня слепой, глухой, без нюха, со слезящимися глазами постоянно скулящий пес спал на коврике у Аркашиной кровати.

Сегодня ночью Бачу пристрелили.

Без Аркаши, но с его согласия, поскольку он не мог больше ничем помочь своему четвероногому другу и не было сил смотреть на его страдания.

— Ладно, — тихо просил Виктор Аркашу, робко стягивая его с бронетранспортера, — пошли в хату, помянем Бачу по-человечески...

 

 

Чекист



Война шла своим чередом. Ранним утром “метеошник” с недельной небритостью наконец выполз из своей станции и заковылял к командиру эскадрильи давать “метеодобро” на полеты. База вновь ожила.

Пилот: — Нолъ-семнадцатому взлет?

Руководитель полетов: — Ноль-семнадцатому взлет разрешаю.

Пилот: —Понял. Взлет разрешен.

Правый летчик вел отсчет времени разгона:

70, 80, 90, 100, НО... Отрыв! Левым!

Ноль-семнадцатый борт взлетел по-самолетному с креном тридцать градусов левьм разворотом. А за ним еще три “вертушки” ушли на очередной утренний облет.

Порыскав безрезультатно полчаса в указанном афганцем-информатором квадрате, четверка унеслась на север для самостоятельной прочески кандагарки. Два автобуса, шедших на подозрительно большой скорости, были моральным вознаграждением за неделю нелетной погоды.

— Витек! Ветер, — попросил командир вертолета.

Из носового пулемета ударила очередь по дороге. Определив по взбитой пыли направление ветра, командир борта Коля вдруг ни с того ни с сего запросил у “двадцатьчетверки” залп “нурсами” (неуправляемыми реактивными снарядами) перед автобусами с требованием остановиться.

— А что, мы без высадки? — спросил Виктор.

— Холодно, Витек. Пусть “духи” вылезут, а мы посмотрим на них свысока. Не понравится — сядем.

Залповая гроздь ракетами не вразумила водителей, как это обычно случалось с мирным транспортом. Автобусы напротив еще торопливее запетляли по дороге. Ситуация приобретала совершенно немирный расклад. Колька раздражался.

— Толя! — приказал он. — Еще залп! Последний предупредительный.

— Понял, — ответил Толя, командир “двадцатьчетверки”.

Вздыбленная следующим густым пуском перед носом первого автобуса земля, вновь не заставила машины подчиниться.

— Точно — “духи”! Толя, мы — в круг, а ты — отработай! — скомандовал Николай.

— Понял: отработать, — ответил Анатолий. Уступив место зашедшему с высоты около тридцати метров для стрельбы “нурсами” и пушками вертолету, остальные три борта наблюдали за ситуацией. Залп!.. И десяток ракет кучно сошли с направляющих “двадцатьчетверки”. От прямого попадания первый автобус переломился пополам. Продолжающая самостоятельно двигаться его носовая часть обильно усыпала дорогу фигурками людей. Вторая часть, нехотя перевалившись, рухнула в кювет.

Пронесшись над разрубленным транспортом, Толик уступил позицию для атаки второму борту. Второй автобус постигла та же участь, что и первый. Высадившаяся группа досмотра замешкалась, не решаясь сразу приступить к растаскиванию огромной кучи орущих, катающихся в огне людей.

— Ну, что зарылись?! Растаскивай!!! — заорал Виктор.

— Вот это дел-а-а...

Взамен ушедшей на дозаправку первой четверке вертолетов пришла следующая. Пара “восьмерок” приземлилась пулеметами в сторону навороченного. “Двадцатьчетверки” носились по кругу. Десантники с черными от сажи лицами, в прожженной одежде и автоматами за спинами растаскивали кого куда попало.

Хуже всего было то, что в разбитом транспорте среди подозрительных пассажиров-мужчин оказалось немало женщин и детей. Их в первую очередь засыпали снегом, чтобы хоть как-то остудить обожженные места на теле. На подмогу вызвали пару восьмерок царандоя, афганской милиции. Они забрали самых обожженных в Кабул. Других доставили на “Чайку” к Игорьку.

В час ночи командиры бортов, развалившие автобусы, Виктор и командир десантной группы под присмотром чекистов писали объяснительные в Кабуле. Еще и еще раз прокручивалась запись радиообмена. Действия водителей этих двух злосчастных автобусов совершенно противоречили официальным приказам афганских властей немедленно прекращать движение гражданского транспорта по первому требованию советских или царандоевских военных. Нашим вертолетчикам был приказ уничтожать все подозрительные транспорты, так как разведсводки сообщали, что “духи” наметили широкую передислокацию своих банд. Исходя из этого, вина за происшедшее полностью ложилась на афганских водителей.

Но Толика, как сделавшего первый залп, упорно допрашивал вальяжно развалившийся на диване, в расстегнутой камуфляжке оперуполномоченный. Шел уже третий час ночи. Офицеры “Скобы”, находясь хоть и порознь в разных комнатах, держались уверенно. Они понимали, что произошла страшная ошибка, повлекшая за собой гибель и ранения мирного населения, женщин, детей. Такие ошибки почти неизбежны в условиях “партизанской” войны, когда “духи” при первой же возможности прикрывались живым щитом из гражданских соотечественников, но со стороны пилотов вертолетов состава преступления не было.

Анатолий спокойно объяснил правомерность своих действий и попросил отпустить его на отдых. Опер не реагировал. Толя повторил просьбу. Гладкий майор, не самой удачной московской начинки, выдал то, что в его лубянковских мозгах, видимо, выглядело смертельным приговором:

– Вы, капитан, будете отправлены в Союз...

Капитан — кавалер ордена Ленина, ордена Красного Знамени, двух орденов Красной Звезды

рявкнул на это:

— Ты, что, опер, решил меня Родиной напугать?!

За ночь “скобари” от злости нахлесталась у друзей в “полтиннике”. Одно дело беседа с чекистами, одно дело законы военного времени, и другое дело — собственной совести — смерть и страдания мирных жителей. Конечно, в такой ситуации единственным утолением душевной горечи была безудержная пьянка.

В совсем не теплой комнате голый по пояс и босиком Толик порывался найти своего чекиста, затащить его в вертолет и покатать над еще ночным Кабулом. Еле отговорили.

Мало-помалу все угомонились и, осоловев, забылись в нервных снах. От грохота открытой пинком двери все разом вскочили, как будто и не спали вовсе. Посреди комнаты стоял незнакомый подполковник и, теряя последние капли самообладания, держал на вытянутых руках висевшего, как кишка, вдрызг пьяного и сладко спавшего Толика.

— Ваш? Ваш?! Что молчите?! Чей тогда?!

— Наш, — первым очухался Виктор. — Наш, да опусти ты его. Чего разорался, как свинья перед дождем?!

Брошенный на пол неугомонный пилот сладко спал, свернувшись калачиком.

— Ну, вы даете, мужики! Особистам еще никто не выдавал такие штучки... — подполковник с гортанным звуком жадно пил воду из кружки. Все знали, что Толик был человеком слова и дела, но не ожидали, что однополчанин так жаждал исполнить свое обещание парню с Лубянки.

Дело оставалось за малым — найти его. Толя не знал, где живет московский гость, но, потратив час на расспросы местных из “полтинника”, вышел точно на цель, стремительно трезвея по пути от холода. “Цель” спала в жарко натопленной комнате гостиницы на правом боку лицом к стене.

Яства, наваленные на столе, сбили с толку обязательного в своих намерениях “афганца”. Особенно его удивило и пришлось по вкусу редкое в этих местах шампанское. Чекист проснулся от чавканья и запаха стойкого перегара. Разомлевший и сыто икающий Толик запивал колбасу шампанским. Туго набитым ртом летчик просипел:

— Пошли!


Чекист помотал головой, вновь открыл глаза и, убедившись, что не спит, молниеносно выхватил из-под подушки пистолет “Стечкина” и засадил очередь в потолок. При этом он проорал:

— Ложись!

Толик послушался и бухнулся прямо на него, не выпуская из рук кружку с недопитым шампанским и кусок недоеденной колбасы.

Через минуту их растаскивали сослуживцы опера, повылетав на выстрелы из соседних комнат. Так бездарно рухнул гениальный план воздушной прогулки над Кабулом.

Днем результаты расследования положили на стол высокому руководству.

Внимательно изучив представленные материалы и побеседовав с подследственными предварительного расследования, оно вынесло решение: “Действия группы досмотра признать правильными”.

 

 

Праздник Советской Армии



 

На Скобу” Виктор с Толяном возвращались с увесистыми партийными и дисциплинарными взысканиями. Старенькая, но крепенькая вертушка, слившись с алмазной россыпью звезд, старательно тарахтела в сторону экватора — на базу.

Увиденное за эти двое суток подтверждало банальную мысль: каждый гарнизон — отдельная страна со своей иерархией, распределением благ и обязанностей, любимчиками и изгоями, благородными рыцарями и трусливыми негодяями. Чем меньше и отдаленнее гарнизон от вершины армейской власти, тем проще люди, теплее души, ниже негодяйство. Чем ближе к высокому начальству это своеобразное микрогосударство, тем отчетливее замечаешь в сердцах под камуфляжкой безжалостность и цинизм.

С крутым провалом борта вниз исчезли разом и “философские” мысли. Руководитель полетов “Скобы” разрешил нольтридцать первому снижение и заход на посадку с курсом 380 градусов. Дома! Увешанная праздничными красными флагами “Скоба” с высоты птичьего полета выглядела стареньким лоскутным одеялом. По случаю праздника 23-го февраля сегодня был один, да и то недолгий полет до бати Блаженко и обратно.

Батю поздравили, выпили, забрали кожаный мешок с отрезанной головой засыпавшегося местного агента и торопливо помчались на свое построение к девяти тридцати утра.

По дороге, длившейся семь минут полетного времени, рассматривали пуштунскую голову бедолаги-контрразведчика, передавая ее из рук в руки. Все сошлись на мнении, что сам виноват. “Он слишком много знал”, — засовывая обратно в мешок “подарок” к празднику, сказал начальник штаба.

На записке, прилепленной ко лбу агента, по-русски коряво, но без ошибок было написано: “Ваш парень наказан аллахом”. Позже ХАД через своих людей выяснил, что этого двадцатипятилетнего “чекиста” вычислили за месяц до дня Советской Армии и решили рассчитаться с ним “подарочным вариантом”. Голову подкинули на КПП русским, а тело привязали к ракете на трофейной установке “Град” и произвели пуск.

Получив поздравления и причитающиеся, кому полагалось, награды, личный состав гарнизона тем не менее расползаться не торопился.

— Что делать будем, Витек? — затягиваясь до белков сигаретой, спросил опирающийся на столетнюю английскую саблю-секиру Андрей.

— Через пять минут рекомендуют полежать в норах, — ответил Виктор.

Норами назывались личные щели-убежища, куда прятался народ при бомбардировках. На гарнизонной доске объявлений висел план праздничного дня:

1. Торжественное построение личного состава части—9.30—10.00.

2. Обстрел гарнизона бандформированиями — 10.15—13.00.

3. Праздничный обед — 13.00—14.00.

4. Разгребание завалов после обстрела — 14.00 — 15.30.

5. Личное время — 15.30 — 18.00...

Из всех пунктов самым приятным был пятый, так как после суматошного дня предоставлялась возможность подрыхнуть.

До “норки” — личного окопчика каждого бойца — добежать не успели. Обычно не очень пунктуальные “духи” на сей раз начали обстрел минута в минуту. Разлетавшийся от взрывов песок моментально забил рот, глаза и уши. Все ползи, куда поближе к укрытиям, передвигаясь по сантиметрам между грохочущими вспышками. От взрывов и воя мин в воздухе висел монотонный неестественный звук.

Не став тратить время на розыск личной комфортной ямы, Виктор с Андреем на пару теперь вздрагивали в одноместном окопчике. “Духи” старались изо всех сил. На крохотный гарнизон они высыпали двухмесячный запас снарядов. Горело все, что могло гореть. Орали раненые; их тащили те, кто был поближе, в специально отрытый блиндаж.

В мгновение стало жарко, и в следующую секунду под грохот, рвавший перепонки, Виктора с другом засыпало значительной массой песка и снега. Задыхаясь и плюясь, извивающийся, как змея, Андрей руками разгребал заваленного Виктора. Метрах в тридцати от машины связи, вспыхнувшей газовым факелом от прямого попадания, испепелились четыре солдата. Мимо тащили еще одного — непонятно, живого или мертвого. При каждом взрыве раненого бросали на землю, как куль, и падали рядом. С вертолетной площадки уже долгое время слышался крик:

— А-а-а... Помогите!

Туда ползли минут пять. Под разваленным дымящимся вертолетом лежал молоденький солдат с наполовину срезанной, как лезвием, головой. Рядом, держа в руках грязные, как требуха, кишки, бил ногами об землю выгнувшийся в дугу старший лейтенант. Это был недавно прибывший техник вертолета.

— Засунь ему кишки обратно! — орал Андрей Виктору. — Засунь, а то наступим и оторвем. Бери за ноги, я — за руки.

До блиндажа старший лейтенант не дожил. У него закатились глаза и вместе с пурпурной пеной вывалился язык.

— Кладем здесь, потом заберем, — лежа голова к голове, приняли решение носильщики.

За спиной гудели в пламени и разлетались от рвавшегося топлива и снарядов два вертолета. Наконец, обстрел прекратился, но еще минут десять не верилось, что это — все.

Постепенно откапывающиеся, выползающие из всех щелей черные комки грязи громко отплевывались, ругались, обтряхивая снег с песком, спрашивали:

— Игорек, ты жив? А Санька? Шурку никто не видел?..

Потери за сорок пять минут обстрела составили: девять убитых, пятнадцать “двухсотых”, одиннадцать “трехсотых”, сгорели два вертолета, один разрушен частично, уничтожено шесть машин пехоты. Контуженные — не в счет. Обед перенесли на два часа.

 

 

В ожидании конца



Из Кабула, как отеческая ласка, на высоту две шестьсот стали все чаще доходить слухи о скором выводе наших войск из Афганистана. Мужики взялись с надеждой обсуждать весть в курилках, столовых, полетах, засадах. Весна несла твердую надежду на скорый конец войны.

После каждого привезенного из главного штаба слушка несколько дней не проводился разведоблет. Батины ребята не совали нос дальше блокпоста. Народ, не таясь, стерегся. Нет-нет, да по вечерам вокруг припрятанной фляжки со спиртом все смелее крепли голоса: “Что мы тут забыли?” После третьего тоста, стоя, с тоской задумывались о доме.

Нынешней ночью пришла очередь Виктора как представителя руководящего состава части обходить посты. Осмотр он начал заполночь. Рядом безшумной тенью скользил начальник караула из пехоты. На небе ни звездочки, темень, хоть глаз выколи.

— Стой! Кто идет? — и офицеры тут же встали, как вкопанные. На войне шутки с часовыми плохи.

— Пароль!— часовой-узбек стоял очень далеко по ветру.

— Караганда, — негромко ответил Виктор и продолжил движение, уверенный, что часовой расслышал.

— Стой! Стрелять буду! Стой!— с явным испугом проверещал солдат.

— Стою! — разозлился начкар.

— Стреляю! — проорал часовой.

Виктор с начальником караула рухнули, как подкошенные, на двенадцать сантиметров ниже длиннющей дорожки из трассирующих пуль.

— Морду расхлещу идиоту, — шипя в снег, безпомощно ругался Виктор.

— Расхлещешь, когда магазин опустеет, — стервенел рядом начкар.

Через двадцать минут солдата на пинках донесли до караульного помещения.

Абсолютно нелетная вторые сутки погода больше всего радовала “Чайку”. У Аркаши был день рождения. В столовой, по фронтовым меркам, столы ломились от изобилия. Местный, пока еще трезвый бомонд, ревниво делил глазами слабую половину. Все шло достаточно пристойно к на редкость спокойному завершению, когда Виктор определил, что отсутствует почему-то руководство спецназа.

Недолго поискав, он нашел батю вместе с именинником в комнате боевой подготовки. Тишком исчезнувшая пара, вальяжно раскинувшись в креслах и положив ноги на стол, пуляла пеплом сигарет в угрюмого пленного “духа”:

— Мы тебе говорили, что если еще раз попадешься, — голову оторвем? Говорили? — возбуждался виновник торжества. — Ты клялся Аллахом, что мирный, что не ты наводил “духов” на наши блокпосты? Чего ты молчишь, шакалья твоя рожа?! Батя, что делать с ним будем? — голосом прокурора после минутной передышки обратился к командиру Аркаша.

Блаженко странно и многозначительно молчал. Виктора оба как будто не видели.

— “Душок”, эта безделица, приготовлена на твоей кухне? — Батя в звенящей тишине спокойно помахивал перед носом пленного бусами, сделанными из человеческих ушей. — Когда тебя брали, ты пытался их втоптать в землю. Не успел. Здесь шесть правых и одиннадцать левых ушей. Дорогого стоит это украшение...

В звенящей тишине был слышен двухсотударный гильотинный стук сердца пойманного, глаза остановились и не мигали.

— Ставки у вас те же? За правое офицерское ухо — сто тысяч афганий, за левое солдатское — пятьдесят, да?!

У Аркаши змеились губы, по лицу носились нервные желваки. У пленного отвисла нижняя челюсть, изо рта сходила обильная густая слюна.

— Дневальный! Дежурного по части сюда. Забирай! — ткнул на “духа” сигаретой Аркаша.

Его вывели на деревянных ногах, руки свинцово висели плетьми.

— А-а, Витек, как отдых? — Командиры, наконец, заметили пришедшего.

— Садись, брат, выпей с нами, — батя пододвинул стул.

— Народ гуляет? — спросил Аркаша, ставя перед Виктором стакан. — Сейчас покурим и пойдем в столовую.

...Через полчаса постучался дежурный по части. Блаженко разрешил войти. Дежурный лейтенант стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как доложить.

— Ну, — подбодрил его Аркаша, — докладывай. Все свои.

— Товарищ, подполковник, “дух” ... повесился.

— Сам? — спокойно спросил батя.

— Сам, товарищ подполковник.

— Ну, сам, так сам, — не удивившийся Аркаша, вставая, затушил сигарету. — Пошли к нашим в столовую. Лейтенант, дневального сюда, пусть приберет на столе, — подмигнул он Виктору.

В столовой расслабившийся после добротного угощения коллектив, масленея глазами, слушал очередного рассказчика, безпрестанно похохатывая в наиболее сильных местах.

Речь шла о дерзко завершившемся неудачном отдыхе в одном из многочисленных тайных ташкентских злачных мест. Ушлые местные шоу теневики, нутром чуя прибыль, немедленно организовали “хаты психологической разгрузки” с вечнс похотливой сладостью Востока — сказочкой из “тысячи и одной ночи”.

Слоняющихся в мучительном поиске развлечений отпускников “Чайки” с приклеившимся к ним летчиком из Баграма местные продавцы ночных бабочек вычислили сразу. Из медленно подкатившей “Волги” с трудом выпихнулся жирный узбек, напоминающий сказочного колобка. Сладко глядя по сторонам припухшими глазами-полосками, он, соблюдая субординацию, обратился к старшему из “афганцев”:

— Командир, что хочишь? Отдых с хорошими девочками, хочишь? Есть сладкий персик, да? Есть гранат, есть инжир...

Из магнитофона в машине слышались манящие восточные напевы сказочных гурий. Стрелки часов шустро отсчитывали последние часы отпуска. Хмельной мозг — самый глупый мозг. Быстро сошлись в цене. Непривычные глазу роскошные апартаменты, журчащий фонтанчик в комнатном саду, скромные глазки пьяняще виляющих бедрами юных гурий притупили бдительность орденоносцев. Побросав вещи в угол, фронтовики возлегли на подушках и, не слушая друг друга, стали вслух оценивать увиденное, при этом продолжая разглядывать все вокруг.

Постепенно все сильнее пьянея, они не заметили, как танцовщицы тихо исчезли. Первым заподозрил недоброе летчик, из последних сил приподняв килограммовые веки. На месте профессиональных гейш сидели, спокойно попивая чай, восемь громил. Пилот двумя резкими пинками привел друзей в чувство.

Спас их боевой опыт и умение концентрироваться в минуту опасности. Сомнений уже не оставалось — это засада. Убедившись, что офицеры в состоянии понимать происходящее, один из громил навел на них ствол и тихо, но внятно произнес:

— Рука на голова. Сидэть. Нэ двыгаца.

Очистив карманы горе-отпускников, старший бандит приказал военным по одному брать свои вещи и подносить их к нему для осмотра. В этом и была его ошибка. Далее все было, как на разведвыходах. Когда очередь дошла до баграмца, он спокойными и трезвыми движениями достал из сумки не обнаруженный “духами” двадцатизарядный пистолет “Стечкина”, ткнул им в челюсть безпечного главаря и приказал всем его подручным лечь лицом в мозаику.

Деньги и ценности вернулись к своим прежним владельцам, тем же путем проследовали и сбережения налетчиков. Союзные “духи”, туго связанные спина к спине, с перебитьми ребрами, с кляпами во ртах, валялись в комнатном бассейне. Победители выпили на посошок и в воспитательных целях стеганули пару раз ремнями узбечек-соблазнительниц. Убыли они на аэродром с житейским уроком и прибылью.

 

 

Уходим!



 

Вместе с наступившей весной пришел на “Скобу” и “Чайку” приказ о выводе. Из открытых настежь окон и дверей несколько дней и ночей пахло порохом Победы. Никто никуда не летал, ни в кого не стрелял, не чистил оружие и, вообще, за намек о разведвылете была возможность получить серьезную контузию в мирных условиях.

Плакало только местное население Газни. Над дуканами висели траурные ленты. Больше такой халявы, как узаконенный советским правительством грабеж русского солдата, им не видеть никогда. В магазинчиках цены упали в десятки раз на все. Местные торговцы, не зная, что делать с горами товара, искренне затужили. Второй раз с 1913 года воспрянул духом инвалид рубль, ибо чеки — своеобразную валюту афганской войны — никто не брал. Вокруг колючей проволоки по ту сторону минного поля стайками носились и галдели ребятишки:

— Чека не нада. Рубл давай! Вернувшийся с оперативного совещания, на котором обсуждалась одна тема — вывод, Виктор со странным чувством перебирал свои пожитки. Держа в руках увесистый, красивый, отделанный яшмой Коран, он то открывал, то закрывал его.

Этот Коран “духи” когда-то подбросили в местную школу. А вместе с ним и яркие игрушки-побрякушки, всевозможные сласти. Любопытная вездесущая малышня, расхватав невесть откуда взявшиеся подарки, начала их вскрывать. Коран отнесли директору школы. Когда он попытался его открыть, книга взорвалась. Никто не погиб, но многих покалечило. Конфетами отравилось полшколы.

Детей выхаживали русскими лекарствами. Почти весь госпиталь на “Чайке” был месяц занят школьниками. Врач Игорь откачал всех. После этого случая имя молодого доктора афганцы стали произносить с благоговением, воздевая при этом руки к небу.

Или вот “бур” — винтовка девятнадцатого века, висевшая над кроватью. Она была обнаружена в одном из караванов, а к ней в придачу десяток патронов. Сила выстрела “бура” такова, что со ста шагов насквозь пробивает лобовую броню бэтээра. Собственно, это и все “ценные” вещи, которые Виктор привезет с войны на память.

Очень жестко спланированный график вывода наших войск давал неделю на сборы и — неделю на здачу гарнизона в идеальном состоянии... “духам”. Контролировать “Скобу” и “Чайку” прибыл генерал-майор из кабульского штаба. После получасового знакомства с батей он скромным тоном настойчиво попросил продать без очереди японский магнитофон с двумя колонками — дефицит!

Маховик “вывода советских войск” стремительно, с воем и гиканьем, набирал обороты. Стало виднее то, на что не обращали внимания в боевой обстановке. Откуда-то повылазили воины-интернационалисты, сумевшие скопить немалые холмики добра, и теперь обезпокоенные только тем, как эти накопления переправить в Союз.

Закончив загрузку на вертолеты штабного имущества — секретной документации, летных принадлежностей, Виктор с облегчением поплелся в свою келью. До вылета последнего вертолета, на который грузилась поисково-десантная группа, оставалось четыре часа.

По договоренности с “духами”, в чьи руки переходило имущество еще вчерашнего противника, расставание должно было пройти не просто тихо, а прямо-таки в обстановке взаимной вежливости. Полевой командир, едва не братаясь, предлагал посильную помощь.

— В спину бы только не стреляли, — бурчал Виктор, торопясь за своим скарбом.

Оружие он оставил на борту, чтобы попусту его не таскать. На груди висел только “лифчик” с ножом.

— Гля-я-я, — протянул Андрей, — “духи”-то по комнатам шныряют.

Он не ошибся: около пятнадцати человек, действительно, шустро занимали освобождающиеся места.

— Так обещали же не лезть!— в сердцах вырвалось у Виктора, наблюдающего цену лживых душманских обещаний. Да, надо сказать, никто им особенно и не верил, поскольку обмануть “неверного” для правоверного мусульманина — дело доблести и чести. Вот и заключай с ними после этого всякие соглашения и договоры!

Убедившись, что все свое с собой, он чесанул к двери. От прямого и увесистого толчка чей-то косматой головой в грудь Виктор завалился назад вместе с влетевшим. Силясь подняться, он столкнул с себя увешанного оружием грязного ... чалмоносца.

— Ты... ты... ты... выйти хоть дай... Но “дух”, гогоча и не раздражаясь, задницей уже оценивал добротность лежака Виктора.

— Андрюха! Андрей !.Дергаем, пока без нас не улетели.

Виктор уже с трудом продирался сквозь хлынувшую толпу мародеров. Победившая в “честном бою” за “Скобу” банда, толкаясь и дерясь между собой, занимала базу, не обращая уже никакого внимания на бывших хозяев.

Груженая имуществом последняя пара вертолетов оторвалась от земли. На одном из бортов скрежетал зубами от злости бравый генерал-майор, забывший в суматохе новый магнитофон. “Скоба” забрала с собой и части памятника павшим бойцам, не оставив его для надругательства. Гусеничный и колесный транспорт ушел своим ходом, пристроившись в хвост пылившего на север гарнизона из Ложкаревки.

Не стал разбирать памятник на своей базе только батя. Он его просто заминировал, и умно сделал. От бандитов, решивших поглумиться над ним, по докладу афганской контрразведки, осталось только сорок восемь пар калош. Дальновидный ты мужик, батя Блаженко.

4 июня 1988 года. Последняя пара "вертушек" набирала высоту. Все прилепились лбами к иллюминаторам. Под ногами оставалась не то вечная жизнь, не то ее год. Все та же жирная луна, встретившая Виктора сто лет назад, холодно провожала его, не прощаясь. Щемящее сердце и не верило, и плакало. Добросовестная, надежная старушка-восьмерка, не оглядываясь, ходко тарахтела на Север.

Домой!


Виктора вернули в воинскую часть по месту их прежней дислокации — неподалеку от Тбилиси. Новые жизненные испытания были связаны с ликвидацией последствий землятресения в Спитаке, с национальными столкновениями между азербайджанцами и армянами в Кировабаде. Там произошел погром аналогичный безпорядкам в Сумгаите. Эти безпорядки были идентичны и по замыслу, и по сценарию, не было никаких сомнений, что они были кем-то сознательно, планомерно спровоцированы и организованы. Весной — 8 апреля 1989 года в Тбилиси произошли известные массовые демонстрации. Вновь русские солдаты и офицеры были привлечены для поддержания порядка.

В августе девяностого года Виктор поступил в Военно-политическую академию в Москве. Первый год все шло хорошо — успешная учеба, занятия спортом. Виктор даже участвовал в международном марафоне, где занял третье место. Но в конце девяносто второго года стали сказываться последствия минувших контузий и ранений. Однажды он потерял сознание прямо на занятиях. Это было в январе 1993 года. Виктора уложили в госпиталь имени Бурденко с фатальным диагнозом — рак левой височной доли мозга...

 

 

Матерь Божия, спаси и сохрани!



 

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви:

Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него ...

В кабинете заведующего отделением нейрохирургии по-хозяйски расположилась гнетущая приговорная тишина. Доктор рассеянно курил, глядя в окно. За столом сидела застывшая жена Виктора.

— Значит, никаких шансов на положительный исход?

— Никаких. Практически никаких. Слишком •тяжелое ранение. И очень поздно поставлен диагноз.

— Томографический анализ головного мозга подтвердил безнадежную ситуацию. Опухоль в виде гнойника, величиной с куриное яйцо находится в левой височной доле, — продолжал врач, — в самой жизненно важной части мозга. К тому же он имеет очень нестабильное состояние и, видимо, в некоторых местах гной начал просачиваться в мозговую оболочку. Будьте мужественны. К сожалению, уже ничего сделать нельзя.

Доктор, продолжая курить, говорил ровным спокойным голосом. Очень спокойно, привычно, профессионально.

— Операцию мы все равно делать будем. Это наш врачебный долг. Но должен вас предупредить: в лучшем случае Виктор, если выживет после операции, в нормальное сознание уже не вернется, в худшем — проживет два-три месяца.

... Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися...

— Распишитесь вот здесь о согласии на операцию. Ее проведем через три дня, двадцать седьмого апреля.

Виктор вторую неделю не приходил в сознание.

— Фу!.. Еле привязали, ну, и силища у него. Ничего не соображает, без сознания, а сопротивляется, как будто все понимает.

Санитар дул на ушибленную ладонь. Жена Виктора поправила постель, присела, гладя холодный лоб с бусинками пота.

—А ночью, как он? — спросила жена у медсестры.

— Этой относительно спокойно, а прошлой, когда вы ушли, до утра в атаку ходил. Все какого-то Аркашу звал. И батю. Зубами скрипел, пытался под кровать залезть, потом по стене кулаком стучал, все кричал: “В голову его бей, в голову!”

— Да, он и дома также часто воевал перед поступлением в госпиталь.

— Его нельзя оставлять одного, — сказала медсестра, — прошу вас.

Она окинула палату взглядом, поправила графин, постояла еще с минуту и, не зная, чем утешить женщину, вышла, тихо прикрыв дверь за собой.



...Оружием обыдет тя истина Его. Не убоишься от страха нощнаго, От стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденного...

Порой Виктор смотрел на жену и дочку, словно узнавал. Успокаивался от родной теплой ладошки. Маленькая Лерка жалостью своего сердечка старалась лечить папу, стремясь влить в него, беспомощного и казавшегося глухонемым, крохотную частицу своей детской жизненной силы.

Ведь папа, как будто говорил с ней. При этом взгляд прищуренных глаз становился странным и осмысленным словно он различал вдали, поверх обступивших его темных вестников смерти, иных — светоносных — посланцев, дарующих силу бороться и спасительную надежду. Они будто приближались к умирающему от фронтовых ран офицеру-афганцу и шептали: “Крепись, терпи, мы рядом. Твои родные молят за тебя”.

...Падет от страны твоея тысяща,

и тма одесную тебе, к тебе же

не приближится, обаче очима твоима

смотриши, и воздаяние грешников узриши...

В понедельник, в неоперационный день, двадцать шестого апреля, на сутки раньше намеченного, в семь часов утра, хирург Борис Викторович, постоявший в раздумье у кровати Виктора несколько минут, дал команду: “На стол!”

И началась битва жизни с тьмой, проверка терпения и веры во всемогущество Той Силы, Которая сильнее смерти.

Шел четвертый час операции. Под ярким синим светом, окруженный ассистентами и помощниками Борис Викторович вместе со своей “правой рукой” Шамилем смотрел в микроскоп и привычно манипулировал инструментами. Было душновато, пот заливал даже крупные очки хирурга, и он жестами все чаще просил промокать ему лоб.

Виктор спал. Кожа его скальпированной головы была отведена назад, на затылок. Отрезанный квадрат левой части лица с ухом пришиты нитками к подбородку, язык булавкой закреплен к губе.

...Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелам своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих...

Жена четвертый час безпрестанно молилась, снова и снова перечитывая псалом девяностый — “Живый в помощи...” Это был конец. Больше просить и идти было не к кому. Читала машинально, без конца. Исчез уличный шум, все казалось пустым, глупым и ненужным. Закрывшись в соседней комнате, сидя в уголочке и держа в руках иконочку, что-то лепетала, по-взрослому глядя на Матерь Божию, дочь.

— Не может быть! Ну-ка, подсветите побольше, — Борис Викторович не верил своим глазам. — Шамиль, ты видишь?

— Да, Борис Викторович. Может, нам мерещится?

— Дайте же больше света и промокните лоб. Помощники засуетились, хирурги еще и еще раз впивались глазами в мозг пациента: он был чист, гноя не было.

По полученным с помощью самой современной медицинской техники данным гнойник должен был уже лопнуть, залив содержимым мозг. Но сделав трепанацию черепа, хирурги столкнулись с чудом: зыбкая капсула гнойника, величиной с куриное яйцо, прилепившаяся к серому полушарию, была цела.

— Шамиль, подведи под него тампон. Осторожно... Я достаю...

Врач медленно, как сапер, вынимал опасный шарик.

— Все! Вынули!

... И в этот момент уже неопасный гнойник зло лопнул и, растекаясь по перчаткам врача, густая зеленовато-желтая жидкость закапала на пол.

— Успели. Невероятно, но факт. Я такого еще не видел за всю свою тридцатилетнюю практику, — говорил возбужденно Борис Викторович. Оживились и все остальные.

— Этот парень родился в рубашке. Ведь он практически был мертв.



...На руках возмут тя, да не когда

преткнеши о камень ногу твою,

на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия...

Нейрохирурги уступили на несколько часов место лорам. Те, прочистив все слуховые каналы, утвердительно показали: голову можно зашивать. Через восемь часов Виктора выкатили из операционной. Борис Викторович, устало разгибаясь, протянул руки медсестре для стаскивания перчаток. — И все-таки, Шамиль, это мистика какая-то.

— Борис Викторович, а почему мы оперировали сегодня? Ведь запланирован он был на завтра. Тем более по всем показателям уже было все равно когда.

— Мне трудно объяснить, — доктор сделал первый глоток чая. — Что-то меня толкнуло на такое решение. Прямо у него в палате в семь утра. Сделай мы эту операцию на час позже, больного бы уже никто не спас. Да, невероятно...

К пяти часам дня у жены Виктора не осталось ни сил, ни эмоций, чтобы позвонить в госпиталь и узнать о результате операции. Она попросила сделать это друга Виктора:

— Коля, позвони ты. Узнай, я не могу, — она привалилась к стене.

— Операция Николаеву? — голос медсестры привычно и спокойно ответил. — Да, закончилась. Еще час назад. Благополучно. Больной в реанимации. Вернулся в сознание.

...Яко на Мяупова, и избавлю и:

покрыю и, яко позна имя Мое.

Воззовет ко Мне, и услышу его:

с ним есмь в скорби; изму его,

и прославлю его, долготою дней исполню его,

И ЯВЛЮ ЕМУ СПАСЕНИЕ МОЕ.

— Борис Викторович, срочно! Вас из реанимации к телефону. Там что-то с Николаевым.

Немолодой доктор, тяжело дыша, через пять минут был на два этажа выше у прооперированного больного. В реанимационном отделении персонала набилось больше, чем необходимо. Все смотрели на Виктора. Он, стоя на жесткой послеоперационной постели, весь в трубках, легонько раскачиваясь, вполне осмысленно выкрикивал:

— Слава нашим докторам! Слава всем! Да здравствует наша медицина!

Самое невероятное заключалось в том, что это не был бред. Борис Викторович уже начал привыкать к необычным событиям сегодняшнего дня.

— Что делать, доктор? — спросила медсестра.

— Что, что... Вы же видите, он живой, вас хвалит. Дайте ему двойную дозу снотворного, а то он до утра митинговать будет.

На десятый день Виктор из послеоперационной палаты был переведен в общую.

— Будем считать, что самое страшное позади. Но ему надо начинать учиться жить чуть ли не заново, — заведующий отделением, обращаясь к жене Виктора, привычно курил, стоя у окна. Было ощущение, что они не отлучались из кабинета.

— Начинать учиться ходить, писать, читать и многое другое. Встанет Виктор, я думаю, через полгода, не ранее. На четырнадцатые сутки в коридоре раздался грохот. Виктор лежал на полу, улыбаясь и пялясь в лица подскочившим врачам, что-то невнятно бормоча, как новорожденный.

— Он мычит, что встал и радуется. Ох, ты, горе мое, — медсестра ругала Виктора, — я же говорила, чтобы ты не смел даже шевелиться без меня.

После того, как любящие жена и дочь забрали Виктора домой, его испытания продолжались. Господь неоднократно взывал к его покаянию. Прозрение и обретение смысла жизни давались мучительно трудно.

По лицу бежал ручьями холодный пот. Виктор, стоя на коленях, в чем-то оправдывался непонятно перед кем. Речь была вразумительной.

— Мама, мама, у папы опять приступ! — вскричала дочь.

Но это был не очередной приступ эпилепсии, возникшей после операции. У стоящего на коленях Виктора, все — жесты, мимика — были нормальными. Сжавшись в страхе, как перед кем-то Всемогущим, находящимся свыше, он просил снисхождения, с благоговением обещая выполнить все так, как ему было сказано...

Его не сразу привели в чувство. Виктор сидел на полу, навалившись на стену в полном физическом изнеможении. Узнав жену, начал успокаиваться.

— Их было двенадцать человек, — наконец выговорил он. — Румяные, умные, все знающие обо мне. Очень добрые и строгие. Говорил один, что сидел в середине. На фоне какого-то голубого и белого пышного окружения. Они высказали мне укоризну: “Доколе мы будем молиться за тебя. Доколе ты будешь в лености и вялости к своей жизни”.

— В храм! Завтра же. К батюшке Сергию. К Иоанну Предтече — Крестителю Господню. Я знаю, там лечат эту болезнь, — жена была по-хорошему возбуждена.

Все засобирались. На завтра, опоздав с выездом и перенеся его на сутки, повторилось то же оправдательное стояние на коленях. И снова Виктор дал обещание.

О, отче Сергие! Отче Иоанне! Семья три дня находилась у них, просила о помощи, исповедалась, причастилась. Стало значительно легче. Приступы эпилепсии стали беглыми и скоротечными. Теперь — в Гефсиманский скит к старцу В... Батюшка помогает просящим по их искренности и вере. Долгой дорогой Виктор вспоминал кабульский госпиталь, умирающего воина, у которого война спалила всю кожу, но не выжгла веру. Икона и крест на больничной тумбочке в этих воспоминаниях Виктора обретали значение алтаря, Престола Божьего.

...Чинно шло соборование. При втором подходе священника с освященным елеем Виктора замутило, и он вновь как бы исчез из мира. От его плеч вниз исходила наклонная блестящая доска, исчезающая в огнедышащей бездне. По ней сползал огромный жирный лоснящийся белый бес. В его мятущихся зрачках носилось полное непонимание, как это его сгоняют с такого уютного, казалось, вечного теплого места.

Батюшка отошел к другим соборующимся. Виктор пришел в себя. Ощущение было на миг такое, будто тело не имело веса, можно было поджать ноги и висеть. Блаженство ребенка на руках отца.

Батюшка с елеем приближался по новому разу, тело вновь наливалось свинцом. При помазании все повторилось. По доске сползали в огонь уже несколько столько же упитанных мерзостей. И так пять раз. Во время седьмого помазания Виктор стал легок. В таком состоянии — вновь рожденного — он вышел из храма.

Рождество. Крещенские морозы. Снежные холмики звонкого морозного января. Святое торжество Руси в Храме Господнем. Святили воду. Отец Роман, крестообразно проведя над чашей крестом, произнес: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!”

Виктор следил за каждым движением пожилого священника. Нет, это не казалось. Явственно виделось, что рука батюшки повторяла движения Той Силы, Которая святила воду. Именно батюшкины движения были повтором, а не то, что виделось свыше.

Несколько дней Виктор убеждал себя, что это ему показалось: в его состоянии, с его болезнью возможно все. Лукавый способен на такие ухищрения, которые порой кажутся немыслимыми. От этих размышлений и волнений опять начались долгие и тяжелые приступы эпилепсии.

Во время одного из них он отчетливо произнес:

“Семь дней, семь недель, семь лет...” А через семь дней, в семь часов утра, находясь почти в состоянии сна, Виктор попросил ручку и бумагу. Получив то, что просил, начал писать духовные стихи. Он никогда в своей жизни не писал стихов вообще. Через какое-то время он отвез их в Сергиев Посад к одному священнику.

По дороге неожиданно для себя просчитал время, прошедшее с памятного события о трех цифрах семь: он ехал к отцу В... ровно через семь недель, за день до празднования Торжества Православия. Батюшка прочитал написанное Виктором, предостерег от возможных лукавых козней и произнес:

—Пиши!


Поначалу были стихи и краткие заметки, вроде этих: У Родника

 

Преподобного Сергия

Ночка лунная. Купола искорка.

Божий Крест и молитвы родник.

Медный колокол, гулом пропитанный,

В душу ласковый Сергий проник.

Не кручинься головушкой буйною,

Разверни свои плечи, встряхнись.

Затепли свечку тонкую, хрупкую,

И с любовью мощам поклонись.

Э-эх! Налиться бы удалью юности.

В ранней дымке парок у реки.

В дом калитка тихонечко скрипнула.

Пылкой юностью все нам с руки.

Повзрослел, седина серебрится.

Мудрость сердца. Степенство судьи.

А когда удаль вновь заискрится,

Буйный всплеск в роднике остуди.

Ночка лунная. Купола искорка.

У Креста молчаливо стою:

То из детства мне слышится присказка,

А я кротко грехи замолю.

 

Богатая

 

Латанное пальтишко. Натруженные руки. Долгая жизнь на лице. Дома стареющая больная дочь. “Слава Тебе, Господи! Дошла!” Горсточка дешевых свечей. Молитвенное "беззвучие губ у иконы. Сильная рука вернула в мирскую суету. “Бабушка, возьми от меня”. “Что ты, миленький! У меня много. Не надо. Небось семья есть?” “Все есть, милая. Возьми”. “А зовут-то как?” Исчез. “Благодарю Тебя, Господи, за милость Твою. Возьми на помощь храму. Я — богатая”.



Ответственность

По дороге в храм на исповедь дочь вдруг остановилась. Начала рыться в кармашках, перебирать листочки, что-то бормотать с досадой.

— Доченька, что произошло?

— Возвращаться придется.

— Почему?

— Грехи дома забыла!

 

Мамина гордость

Качающаяся электричка. Перестук колес. Линия огня за окном. Вечер на лицах пассажиров. Душно. Усталость. Мысли о своем. Умиление мамы зачитавшимся малышом. Широко открытые глазки мальчонки, исчезнувшие в неизвестном. В брызгах сладостности за дитя растеклась родительская гордость:

— Читай, милый, мудрости-то сколько.

А надо ли ему это знать?

“Мама задушила новорожденного целлофаном”.

— Расти, малыш, читай “свободную” прессу.



Своя гордость

Жил один гордый человек. Гордился собою и с гордостью умер. Когда его в аду за грехи на жестоком огне варили бесы, то он гордился тем, что сидит в котле один.



Новый фашист

Оживленная столичная трасса. Вдоль нее плотные ряды припаркованных машин. Пожилой водитель “Москвича”, зажатого между “шестисотым” “Мерседесом” и “Тойотой”, весь в бусинках пота от отчаяния пытается вызволить свою машину, не повредив соседних. Рядом с “мерсом” стоит весьма солидный мужчина, покуривая, наблюдает за действиями загнанного в ловушку пенсионера.

— Уважаемый... Это ваша машина?.. — затравленно спрашивает старик, надеясь на шоферскую солидарность. Солидный небрежно сбив пепел с дорогой сигары, безответно затянулся.

Отмиллиметровав с невероятным напряжением между дорогими машинами свой “Москвич”, старик увидел: представительный мужчина небрежно усмехнулся, вальяжно обошел “Мерседес” и неторопливо сел за руль и рванул с места так, как это только может двигатель в несколько сот лошадиных сил от заплакавшего впервые за десятки лет фронтовика.

 

 

На таможне



— У вас есть с собой оружие?

—Да.


— Какое?

— Крест.


 

 

 



Потом в блокнотных заметках стали складываться эпизоды и главы воспоминаний об Афгане, о боевых товарищах и врагах. Мучительно и трудно рождалась книга - Теплый августовский сумрак бережно окутывал Коломенский парк. Богомольцы шли восвояси, неся в душах радость завершившегося поста и наступившего праздника.

Радость Успения, преодолевающая саму смерть, светилась в сердце Виктора светом Жизни Вечной. У ворот он еще раз обернулся на храм, чинно перекрестился и благодарно поклонился Богу. “Завтра утром опять на службу”, — умиротворено отметил он и тихо, задумчиво побрел к метро.

Ненавидящих и обидящих нас прости. Господи, Человеколюбце. Помяни, Господи, и нас, смиренных и грешных и недостойных раб Твоих, и просвети наш ум светом разума Твоего, и настави нас на стезю заповедей Твоих молитвами Пречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии и всех Твоих святых: яко благословен еси во веки веков. Аминь.”

 

 



 

 

В старину каждый русский воин носил на груди в ладанке рядом с нательным крестом этот священный текст. Да что говорить! Каждый православный знал его наизусть, читая в момент особых жизненных испытаний, дабы побороть личный страх, дабы одолеть внешнего супостата. Сколько русских жизней спасла эта удивительная молитва, ведомо Единому Богу, но вся воинская история Земли Русской свидетельствует, что ни одна победа не обошлась без Божией помощи и Богородичного заступничества. Постепенно вера и обычай возрождается в современной Армии и на Военно-Морском Флоте. Во времена, когда воевал Виктор, Православие среди солдат и офицеров не поощрялось партийным и военным начальство, но даже тогда тысячи русских бойцов непременно хранили у сердца материнские и отцовские благословения — нательные крестики, маленькие иконки, переписанные от руки молитвы... Виктор неоднократно видел, как некоторые бойцы перед грядущим испытанием неприметно, без показухи и вместе с тем особо не таясь осеняли себя крестным знамением.



Последняя Чеченская кампания показала, что сейчас российские солдаты и офицеры уже вовсе в открытую исповедуют веру своих боголюбивых предков, почти каждый носит нательный крест или литой образок, а некоторые удальцы-исповедники даже повязывали перед боем свои лбы пояском с молитвой “Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...” и псалмом “Живый в помощи”. Именно поэтому слова оградительного псалма автор поместил в заглавие этой книги. Первый стих 90-го псалма, непонятный многим нашим соотечественникам еще каких-то десять-пятнадцать лет назад, стал вновь родными теперь, в пору грозных испытаний, в которые повергнута ныне Россия.

Завершая свой труд, Виктор надеялся на милосердное снисхождение будущих добрых читателей и мысленно просил у них молитв о спасении его души, молитв об упокоении в селениях праведных душ его убиенных братьев по оружию.

Но вот первоначальная рукопись стопкой машинописи, исчерканной правкой вдоль и поперек, лежит посередине стола. Уже несколько издателей, к которым обратился Виктор, из вежливости подержали ее в руках и вернули, даже не просмотрев. Дела давно минувших дней. Не интересно.

В октябре 1997 Виктор передал свой труд двум бойким книжным маклерам с Арбата. Вскоре они позвонили ему и неспешно, крайне уверенно, предложили свои требования:

- Для начала даем 50 миллионов рублей, но с условиями. Первое. Главу “Матерь Божья, спаси и сохрани!” убираем и за одно всю православную риторику. Глупости все это. Читателю кровь нужна, а нравоучения сейчас не найдут спроса. Вы ведь сами пишите, что не были православным в восьмидесятые годы. Это против правды жизни...

– Да, в книге взгляд на войну православного человека. Первые семь лет, я старался забыть войну. Ту самую кровь, которую, по-вашему, жаждет читатель. Без веры хранить в памяти такое прошлое – адская пытка. Но когда я, по милости Божией, обрел веру в Него, я вдруг увидел своим христианским долгом вспомнить все до мельчайших подробностей, вспомнить всю правду войны, которую довелось пережить нам...

– Вот и хорошо, мы за самую неприглядную правду, но все эти “православности”, там-сям рассеянные по тексту, ни к чему. Они разрушают динамику повествования, отвлекают читательское внимание. Поверьте нам, мы профессионалы, мы на этом собаку съели и прекрасно ориентируемся в читательском интересе.

– Я собак не ем... – буркнул Виктор.

– Вот и мы о том же. Вам не надо есть собаку Ее мы уже съели без вас. Но тут мы подходим второму условию. Ваша рукопись требует серьезнейшей стилистической доработки, требует насыщения дополнительной фактурой по истории Афганской войны, по местной этнографии. Наше условие – мы будем вашими полноправными соавтора ми. И тогда...

– Завтра я зайду к вам за своей рукописью... – оборвал беседу Виктор и бросил трубку. Он для себя решил твердо: книга выйдет только в том виде какой ее продиктовало сердце и память и, конечно с Божьей Матерью или не выйдет никогда.

В храме Казанской Божией Матери неоднократно Виктор подходил к иконе Святого Иоанна Богослова. Свиток и перо, которые держал Евангелист, прямо указывали: вот у кого надо искать заступления в разрешении трудного вопроса был книге или не быть.

... Умом Господа Бога даровати нам оставление всех прегрешений... во исходе же душ наших помози мне, грешному Виктору, с изданием книги моег “Живый в помощи”... Однажды вечером раздался внезапный телефонный звонок из города Барнаула.

– Раб Божий Виктор? Говорит игумен Алексий. Я прочитал твою рукопись. Ее надо обязательно издавать, есть люди, такие же как ты ветераны, готовые помочь.

Виктор не на шутку разволновался. “Господи, нечаянно-то как!”

– Однако, брат, но есть одно условие... “Вот, опять...”,– подумал Виктор и со вздохом спросил:

– Какое же, отче?

– Прости, что вам – писателю делаю замечание, но вы часто употребляете слова “мат”, “матерились”... – священник неожиданно перешел с “ты” на “вы”, тем подчеркивая значимость своего замечания.

– Да я, вроде бы, всю ругань убрал... – Виктор стал лихорадочно перебирать в. уме, где бы он мог ляпнуть от себя или не вымарать из радиообмена нецензурщину.

– Нет, в этом смысле все в повести вполне благочестиво, но вы, видимо, не знаете само происхождение слова “мат”. Раньше его не было в русском языке. Появилось оно в начале советского времени, в пору самых лютых гонений на нашу Матерь-Церковь... Оно само в себе, определяя род сквернословия, несет хулу не только на земное материнство, но и на Церковь Божию, и даже на Пресвятую Богородицу.

Виктор вздохнул опять, на этот раз с облегчением.

– Конечно, батюшка, такого рода правку делать одно удовольствие, я ведь и не догадывался, что это так, с ... этим самым словом. – запнулся Виктор.

– Ты, раб Божий, у Державной служишь? –вновь перешел на “ты” игумен. – Помолись там о рабах Божиих Ольге, Никите, Константине, Игоре и прочих, о коих Господь ведает...

– Хорошо, обязательно, а вы в какой церкви служите?

– Аз многогрешный настоятель храма Святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова.

“Вот те на! – в сердцах изумился Виктор. Чудны дела Твои, Господи!”.

В апреле 1999 года книга “Живый в помощи” вышла сразу в двух изданиях. Первое в Москве -200 экземпляров (с благословением алтайского игумена, спешили к празднику 9 мая), а второе в Барнауле - уже тираж 2000.

Но история этим не закончилась. Уже при личной встрече по выходе книги будучи в столице игумен вновь напомнил свою просьбу:

– Вижу, брат, ты старался. Язык почистил, но кое-где все же оставил эти самые “маты”. Мы в издательстве не стали вмешиваться в авторский текст, твоя воля, да и время поджимало. Но прошу опять - перечти и выправь пропущенное.

Для следующего издания Виктор волю игумена исполнил тщательнее и поэтому указал, что “издание исправленное”.



О Святый Отче Иоанне Богослове, моли Бога о нас!

 

 



Теперь Виктор приносит сердечную благодарность всем тем, кто так или иначе помог ему определиться в жизни и содействовал появлению на свет книги "Живый в помощи". И в первую очередь благодарит докторов Б.В.Фомина, Ю.С.Щигалева, Ш.Х.Гизатуллина, командарма Б.В-Громова, В.В.Громова, губернатора Московской области А.С.Тяжлова, Г.Г.Свиридова, Ю.А.Канатаева, И.С.Бочарова, В.И.Бондарева, А.П.Лагунова, игумена Алексия (Просвирина) и всех остальных – их имена ведает Бог...

 

 



 

 

 



 Содержание

1. Здравия желаю, читатель! .........

2. Взбранной Воеводе................

3. Предчувствие матери.............

4. Безпредел в Сибирске ............

5. Интернациональный “долг”......

6. Кому война... ....................

7. Сказочный Афган................

8. Первый “Стингер”...............

9. Уроки выживания................

10. Здравствуй, “Скоба”!...........

11. Боевое крещение...............

12. Восток — дело тонкое, Витюха! .

13. Батя Блаженно и его “бачата”....

14. Уникальная врачебная методика

15. Жених и невеста ................

16. “Черные Аисты”................

17. Политручья кость...............

18. Кабульские посиделки..........

19. И снова бой, и снова “Аисты”....

20. У каждого свои “тюльпаны”............... 192

21. Отпускники возвращаются................ 200

22. Тризна................................... 204

23. На курорте............................... 230

24. Грустный концерт........................ 239

25. Партиец Колька .......................... 242

26.Магистраль.............................. 253

27. Кто лучше дрался? ....................... 258

28. Чекист.................................. 262

29. Праздник Советской Армии ............... 269

30. В ожидании конца........................ 275

31. Уходим!................................. 282

32. Матерь Божия, спаси и сохрани! ........... 288

33. Псалом 90-й ............................. 305

Отклики на роман Виктора Николаева

Живый в помощи”......................... 313

 

 

 



 

 

 



Николаев В.Н. Жнвый в помощи. Роман. — М.:

"Новая книга”, 1999. — 336 с.



"Живый в помощи" — это древний монашеский и воинский "об^эег", пояс с православными охранительными молитвами. "Живый и помощи..." — это первые слова 90-го Псалма Святого Царя-Пророка Давыда, духовно защищающего от всяческих бед и напастей. "Живый в помощи" — это книга Виктора Николаева. Она повествует о русском воине, который прошел через афганский ад, сберегаемый молитвой матери, жены и дочери. В книге нет выдуманных персонажей и вымышленных событий, хотя в редких случаях изменены имена и географические названия. Виктор Николаев писал о собственной жизни, о людях, с которыми столкнула его судьба. При этом получилась не сухая документалистика, а увлекательное и поучительное чтение.

Автор выражает благодарность Георгию Гуралювичу Свиридову и Московской фирме "Собор СМ" за поддержку и попечительство.



Редакторы Л.Е.Болотин и А.Ю.Хвалин

Книга издана на средства Православного Братства священномученика Ермогена при деятельном участии Владивостокского Братства Царя-Великомучсника Николая

© В.Н.Николяев, 1999.

© Макет — Служба Я ООД "Россия Православная" © Обложка Т.В.Малецкий © " Новая кпига" Корректор Н.Г.Галиштге.

18ВЫ 5-7850-0080-6

Печатается по благословению Его Преосвященства

Владыки ВЕНИАМИНА,



Епископа Владивостокского и Приморского

 

Дополнение



https://sp.voskres.ru/prose/nikolaev1.htm


Каталог: wp-content -> uploads -> 2013
2013 -> Учебно-методический комплекс специальность 030301. 65 «психология» калининград 2010
2013 -> Учебно-методический комплекс психология здоровья направление 030300 Психология Квалификация выпускника бакалавр Калининград
2013 -> Модуль «фармацевт-токсиколог» учебно-методический комплекс
2013 -> Бен Голдакр обман в науке
2013 -> 1. Предмет, задачи и методы патопсихологии. Значение патопсихологических исследований для общей психологии и психиатрии Патопсихология, наряду с соматопсихологией и нейропсихологией, является составной частью клинической психоло
2013 -> Диссертация на соискание ученой степени кандидата медицинских наук Научные руководители
2013 -> Влияние алкоголя на организм человека
2013 -> «Саратовская межобластная ветеринарная лаборатория» (фгбу «Саратовская мвл») Общие положения


Поделитесь с Вашими друзьями:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   17




©zodomed.ru 2024


    Главная страница