Батя Блаженко и его "бачата"

К вечеру после пропарки Виктору стало трудно глотать. Температура поднялась до тридцати девяти и шести.

— Надо лететь на “Чайку” к бате Блаженко, к его Аркаше, пока не поздно. Они враз тебя на ноги поставят. Есть у них заветное снадобье и специальные навыки лечения таких, как ты, которые после шестого стакана спорят, кто кого в колодце пересидит.

На первом попавшемся бронетранспортере Виктор рванул на “Чайку”. Э-эх, батя Блаженко! Батяня-комбат. Ты — мужик-легенда. Дважды несостоявшийся Герой Советского Союза. Потому что, как сказали в Москве, читая твое наградное представление: “Такого не бывает, во-первых; а во-вторых, на Героя по срокам не подходит...” Умный, толковый, все понимающий окопный “отец”. Да, ты один из немногих старших офицеров в Афгане, кто подавал котелок поварам последним, а минное поле щупал своими истоптанными кроссовками первым.

За тобой шли твои подчиненные, построенные в узаконенный тобою ранжир по боевому мастерству и количеству разведвыходов, замыкали же смертельный строй новички. И в этом была своя, отличная от душманской, логика.

Молодые бойцы не имели сурового опыта войны, чтобы мгновенно распознать, скажем, “итальянку” — мину-ловушку итальянского производства, наступив на которую жизнь приходилось считать на доли секунды. Если наступивший успевал сообразить, в какую ловушку он попал, и намертво припечатывал ногу к поверхности мины, то оставался жив. Убрал — и даже “цинк” родителям вскрывать не разрешали, так как смотреть там было не на что.

Ты, батя, поставил достойный памятник своим ста восьмидесяти девяти “бачатам”, сложившим за два года твоего командования батальоном свои молодые головы на афганской земле от Кабула до Кандагара. Хоть и велик этот скорбный список потерь, но они уменьшились в три раза по сравнению с твоими предшественниками. При том, что воевал батальон и чаще, и лучше. А памятник погибшим, не мудрствуя лукаво, изваяли из невесть откуда завезенного мрамора. Каменную фигуру солдата обрядили в настоящее боевое снаряжение, на пояс повесили шесть боевых гранат с чекой и через плечо перекинули ручной пулемет Калашникова.

Посмертный список славы открывали два героя, спасших ценой собственной жизни почти целую роту в одном смертельно-тяжелом разведвыходе. Тогда бандит Хоттаб родом из Таджикистана взял в заложники целый кишлак. Ночью к бате приползли два истощенных до последней степени дехканина с мольбой о помощи. В их еле слышном шепоте переводчик только и смог разобрать: “Во имя детей и Аллаха!...”

Бойцы “Чайки” жестоко наказали наркомана Хоттаба, вырвав кишлак из лап уголовника.

Зажатая в тиски четырьмя штурмовыми отделениями “Чайки” в маленькой глинобитной деревеньке, бандгруппа яростно огрызалась в течение трех часов. Бой, превратившийся в поножовщину за каждый дувал, окно, крышу, постепенно сжимался к центру кишлака, дав возможность добраться до Хоттаба. Главарь, прикрываясь щитом из женщин с детьми, скалясь и воя “элляя-бисмалляя”, стал выбрасывать в сторону спецназа по одному ребенку с отрезанной головой.

Протаранив задом БТРа самую близкую к бандитам стену, из люка машины выскочили два командира штурмовиков. Хоттаба искромсали ножами, как в мясорубке. Тех бандитов, кто успел упасть на землю, сдаваясь в плен, оставили в живых, остальных — вынесли на штыках.

Одного пытавшегося сбежать хоттабовца долго и молчаливо гнали бэтээром. А когда, наконец, обезсилевший “дух” рухнул на землю, его “заасфальтировали” колесами машины.

Под одиноким деревом выли женщины, рвали на себе волосы в скорби по своим малолетним детям. В этом бою смертники из охраны Хоттаба сожгли себя напалмом вместе с местными ребятишками и двумя русскими офицерами. Позже на обелиске у штаба “Чайки” засветились имена этих старших лейтенантов из Сибири и Псковщины, получивших за тот бой звание Героя. Посмертно.

 

Уникальная врачебная методика

Добравшись до “Чайки” уже глубокой ночью, Виктор почти на ощупь пробирался по длиннющему коридору жилого модуля. Единственная светившаяся лампочка-сиротка у входа в сортир подсказывала путь к Аркашиной комнате. Аркадий, заместитель командира батальона по всем мыслимым и немыслимым вопросам, в момент визита больного “ремесленничал”. Стоя одной ногой на табуретке, он что-то пилил, водя рывками вверх-вниз тупую ножовку и поминутно ее кляня.

— Что творишь, Аркаша? — просипел Виктор.

— Не видишь разве? — будто минуту назад расстались откликнулся он.

Аркаша из черепахи делал пепельницу.

— Витек, присядь, где сможешь, сейчас доделаю посудину для "бычков" и займусь тобой. Мне уже сообщили по спецсвязи ваши мужики, что ты скоро говорить перестанешь.

Все! — Довольно произнес “мастер”. — Ох, и крепкая у этой твари кора. Минут двадцать пилить надо, пока распилишь.

Местные черепахи пользовались особым спросом у бойцов ограниченного контингента. Из них делались плошки, экзотические пепельницы и симпатичную лакированную посуду. Этим и занимался сейчас Аркаша, выковыривая остатки нутра штык-ножом из отпиленной половины несчастного животного.

— Ситуация ясна, — хирургически важно произнес Аркадий, покончивший с черепахой и с помощью фонарика изучивший затем ротовую полость пациента. — Надо поднимать Игорька, одному не обойтись.

Анестезиолог батальона Игорь, двадцатичетырехлетний старший лейтенант, был известен своей безотказностью, врачебным мастерством и платонической любовью к сорокавосьмилетней жене представителя советского посольства в областном центре. В связи с тем, что сегодня Игорек был в стельку пьян, “скальпель” — прокаленный зажигалкой и протертый спиртом, чтобы не занести инфекцию, ритуальный кинжал взял в руки Аркаша. Еле ворочающий языком безотказный Игорек ассистировал ему, неудачно подсвечивая фонариком.

— Рот-то разинь пошире и не дергайся! — вошел в раж Аркаша. — Игорек, держи ему голову! И-я-я-х!

Виктор почувствовал, как что-то во рту хрустнуло, лопнуло и моментально стало легче. Слегка протрезвевший Игорек произнес мудреную медицинскую фразу, выражающую, видимо, диагноз пациента.

— А теперь все сплюнь и выпей вот это. От “вот этого”, выпитого залпом, стали видны необъятные российские просторы и салют победы над ненавистным врагом.

— Ху-у-у... — минуту спустя, вытирая густую слезу, уже внятно выдохнул Виктор.

— Предупреждать надо, хирурги!

— Тебя предупреди — эффекта не будет и цена лечения приблизится к нулю, — тоном ректора мединститута изрек Аркадий. — Ладно, не скули. Девяностошестипроцентный спирт еще никого на тот свет не отправил, а пользу получили от него ощутимую, — продолжал лекцию эскулап.

— Через полчаса идет почтовый борт на “Скобу”, — сказал Игорь. — Мы сейчас тебя проводим и посадим, а то сам не дойдешь.

Виктора быстро и жарко развезло. Появилось желание до “почтовика” дотанцевать вприсядку. Выйдя на улицу, едва не наступили на огромного флегматичного лейтенанта, дежурного по части, который левой рукой помешивал прекрепкий чай, а правой, почти не целясь, отстреливал черепах из снайперской винтовки с глушителем. Их неторопливо с интервалом в один метр выставлял новичок-бача, вытаскивая из коробки, в которой предусмотрительно заготовленные еще днем “мишени” лежали горкой.

— А что ты думал? — спросил Аркаша. — Две пользы одновременно: и гарнизон очищается и в навыках стрельбы совершенствуешься.

Через два дня вся “Скоба” с восторгом палила по черепахам из всех видов стрелкового оружия. Причем, за девять попаданий из десяти победителю причиталась банка пива из городского дукана, купленная на деньги из общей казны спорщиков. И то дело. Особенно, если горло не болит и пиво можно пить холодненьким.

И снова полеты. И днем и ночью. И снова разведвыходы. Для кого они выходы и возвращения, а для кого — уходы в вечность.

Пятнадцать часов тридцать минут. Две “восьмерки” и две “двадцатьчетверки”, болтаясь в кильватерном строю, стелются над землей. Идут в сторону дома. Жуткий зной, от которого нет спасения даже на скорости двести километров в час при всех открытых блистерах. Горячий плотный ветер топчется по разморенному телу, как хочет.

Вдруг борттехник показывает пальцем чуть правее. Точка обнаружения, стремительно надвигаясь, превращается в странный холмик с несколькими шестами и лентами на них. Четверка вертушек в тридцатиградусном крене проносится над ними и заходит левым разворотом на второй круг для посадки. На душе какое-то смутное нехорошее предчувствие. Высадившаяся группа “Чайки” из десяти человек кольцом прикрыла тройку Виктора, которая, петляя, бежит к привлекшему внимание месту.

В жизни есть случаи, остающиеся в памяти навсегда. То, что увидели десантники, было из этого разряда, так называемых “ужасов войны”. На песке, под воткнутыми шестами-флагами, лежал полузасыпанный песком человек. Он, вернее, то, что осталось от человека, на языке “духов” называлось “красным тюльпаном”. Это адское блюдо готовилось только из пленных советских солдат.

Отрезанная голова, с вырезанной звездочкой на лбу, была привязана между ног. Кожа, нарезанная полосками по всему телу, завязана венчиком там, где была голова. Этот дурно пахнущий, перемешанный с песком мясной ком десантники, плохо понимая, что делается, отнесли на борт.

Все полетное время, тридцать восемь минут, он , лежал между спецназовскими ногами на полу рядом со своей головой. И в памяти Виктора он до сих пор лежит там, в вертолете, как и лежал в тот проклятый Богом день. Все смотрели только на него, боясь взглянуть друг другу в глаза.

Как выяснилось позже, погибшего звали Михаилом и родом он был с Вологодчины. В плен попал в безсознательном состоянии около месяца назад, когда шел замыкающим одной из маленьких колонн. Его долго искали, используя все разведывательные каналы. Он был старшим лейтенантом, командиром взвода, и свою маленькую колонну сохранил. Хоть и потрепанная, до цели она дошла. Себя — не уберег.

Ночью пришел “почтовик”. Если одну из маленьких радостей войны — баню можно хоть приблизительно ожидать, то письмо из дому — это вечно ожидаемая и всегда непредсказуемая радость. Сначала письмо, проделавшее путь в тысячи километров, но все же сохранившее запах семьи и отчего дома, благоговейно обнюхивается, потом внимательно рассматривается, и наконец — медленно, со сладостным сердечным замиранием вскрывается, Перечитывается эта весточка по многу раз, и каждый раз — как первый.

Письмо заговорит с солдатом то голосом жены, бережно хранящей ранимую душу своего далекого мужа, то мурлыканьем только что самостоятельно пошедшей дочурки, то наставлениями отца и матери, и все эти родные голоса сливаются в один:

“Береги себя, любимый. Береги.”

 

Жених и невеста

“Почтовик” исчез при заходе на посадку на базу “Пучок” в районе пика Мучкель с высотной отметкой 3.558. Связь с бортом прекратилась в два часа за пятнадцать минут до посадочного времени. Ведомый экипаж ничего вразумительного доложить не смог. В поисках “почтовика” барражировали восемь бортов: четыре со “Скобы” и четыре с “Пучка”. Общее мнение поисковиков пока было уклончивым: сбился с курса. А что произошло на самом деле — покажут “черные ящики”, если их найдут, конечно.

Несмотря на относительно теплую осень, величественный, вечно снежный Мучкель цепко хранил зловещую тайну не одного уже канувшего в вечность борта. Его блистающие надменные отвесные склоны насмешливо встречали любого желающего покопаться в пещерных сундуках. Седые, клочкастые, стремительно идущие тучные облака не спускали насурмленных подозрительных взоров ни с одного из непрошеных гостей.

Сектор поиска разделили по квадратам. “Скоба” просматривала свой район по спирали снизу вверх. Шел пятый час безрезультатного поиска. Чем выше поднимались газнийцы, тем меньше становилась видимость. Виктор, прилипнув лбом к носовому блистеру, старался не пропустить ни один подозрительный холм.

Потерянную “вертушку” первыми нашли ребята , из “Пучка”. Они дали координаты: шесть, квадрат по улитке двойка, и ушли на дозаправку. Взлетев третий раз, четверка вертолетов “Скобы” через десять минут вышла в точку гибели “восьмерки”. Да, ребята действительно сбились с курса, причем сбились грубо и странно. Но в тот момент строить догадки времени не было.

Вертолет выглядывал из обледенелого сугроба обломанным хвостом. Лопастей не видно. До места остановки по снегу тянулся рвнейший черный след длиною метров двести. Поисковики посадкой решили не рисковать. Четверо из поисково-десантной группы высадились на тросах. Калашниковы оста лись на борту, из оружия взяли только пистолеты, так как “духов” не ожидали. С собой прихватили ломики и лопаты.

Зависшая “вертушка” терпеливо дребезжала на высоте пятнадцати метров, чуть в стороне. Остальные встали в круг. Виктор, попеременно с ребятами, размашисто долбили лобовое стекло упавшего вертолета. После того, как раскопали глубоко влезшую в снег носовую часть, удалось втиснуться в кабину.

Экипаж задохнулся, находясь, видимо, в безсознательном состоянии, так как лица не были разодраны ногтями, что обычно происходит в таких случаях. Положение тел подтверждало догадку. У всех вертолетчиков были характерные кровавые заливы лица, как при разовом ударе. Выкатившиеся глаза и вывалившиеся синие языки сделали экипаж близнецами. Пилотов выволакивали минут десять, затем еще минут пять по-шахтерски прорубались в салон.

Таня сидела, припечатавшись спиной к пилотской кабине, со сплющенной головой, размозженной ящиками с боеприпасами. Из спины, разодрав офицерский бушлат, торчала расщепленная доска от одного из ящиков. У ее ног скрючился задавленный тем же грузом еще один пассажир. Остальные, всего их было шестеро, также задохнулись.

Но двое, какое-то время остававшиеся в живых, пытались выбраться через боковой люк. Драка между ними за то, кому быть первым, шла насмерть. Они задушили друг друга: один, схватив конкурента обеими руками за горло, другой, — засунув руку сопернику по локоть в рот.

Через сорок минут, собрав “ноль двадцать первых” — погибших, спасатели сожгли разбившийся борт нурсами (неуправляемыми реактивными снарядами), сделали прощальный круг и, качнув крылом, ушли.

Таню Леха увез в Союз сам. По дороге, во время доставки, он ревниво и нехотя подпускал к гробу других людей, пытавшихся оказать ему помощь. Дома на похоронах Леха позволил попрощаться с Таней только матери. Сам с любовью украсил скромную могилу. Обратно на “Скобу” Леха больше не вернулся.

 

“Черные Аисты”

Только жарко натопленная по-русски баня, только раскаленная парная, набитая под потолок служивыми, приносила облегчение израненным душам и телам воинов. Сквозь глухой из-за пара неумолкающий ни на секунду банный гам раздался зычный голос посыльного из штаба. С непривычки едва выдерживая тяжелый мокрый жар парилки, он согнулся к полу в три погибели и отчетливо прокричал:

— Командирам отрядов и поисково-десантной группе срочно прибыть к командиру эскадрильи.

— Ну, ни раньше, ни позже!..

Ворча под нос и переругиваясь между собой недопарившиеся мужики на ощупь выползали в предбанник.

В штабе сидели трое представителей афганской контрразведки ХАД. Двое из них были афганцами, а третий — русский советник и заодно переводчик, молодой, неуклюжий, с непропорционально длинными руками и ногами. Пожилой афганец с трудом подбирая выражения рассказывал о чем-то важном и при том для наглядности показывал оперативные фотографии. Русский переводчик еле успевал за ним из-за невнятного произношения старого вояки. По мере возрастания профессионального любопытства, офицеры все ближе подвигались к карте, полушепотом обмениваясь мнениями. Сведения, ради которых вертолетчиков вырвали из парилки, стоили бани, как Париж — мессы. Разговор шел об известной группе афганских бандформирований под названием “Черные аисты”.

Эти самые “аисты” в середине лета оказались в зоне ответственности “Скобы” и “Чайки”. К осени они уже крепко осели в шестидесяти километрах южнее “Скобы” в почти неприступных горах Хайркота. Костяк группы составляли смертники, физически великолепно подготовленные и обладавшие профессиональной разведвыучкой. Девизом отряда были слова: “Смерть неверным во славу Аллаха!”

В завершение рассказа хадовцы попросили вертолетчиков не позднее завтрашнего дня встретиться с представителями “Чайки” для разработки совместной молниеносной операции. Предстояло выбить противника с места постоянной дислокации, нанести ему возможно больший урон и, если удастся, захватить главарей.

— Надо отметить, — от себя добавил переводчик, — что командиры группы сами смертниками не являются. Они из богатых семей. Их родители постоянно проживают в США. Лагерь для подготовки “аистов” создан ими на свои деньги в Пакистане в пяти километрах от афганской границы в районе Джелалабада. Сейчас в группе находятся два американских специалиста по Вооруженным Силам СССР, закончившие в начале семидесятых МГУ и Плехановский институт на круглые пятерки. Смертников набирали из бедняков Газнийской и Туркменской провинций. Вот теперь и думайте, что нужно предпринять для уничтожения бандформирования. Операцию по ликвидации "аистов" желательно провести за одни сутки.

Сделав паузу, он обвел взглядом слушателей.

— Да.. Вот еще...

Переводчик заглянул в свой блокнот.

— У этих ребят имеется мощнейшая радиостанция слежения. Во время операции не используйте привычные каналы радиообмена.

Через два часа в штабе эскадрильи сидели практически все из представителей “Скобы” и "Чайки", кто был отобран для выполнения предстоящего задания. Два ряда столов занимали ребята бати Блаженко, который придирчиво слушал каждую мелочь предполагаемого, наиболее удачного, как казалось рассказчику, варианта операции. Карту закончили двигать примерно к пяти утра, после чего еще часа два курили.

Под утро батя с ребятами на бэтээрах ушел в туманной пыли на свою базу для подготовки операции. Разошлись и вертолетчики. Время “Ч” должно было наступить через сорок восемь часов после приказа из Кабула. Днем получили “добро” на планируемую операцию лично от командарма, в просторечии —"первого".

Почти двое суток прошли в обычной подготовке — проверяли технику, снаряжение, писали домой. Каждый писал по два письма — одно посмертное, прощальное, на случай гибели, другое — обычное, потому что после операции на эпистолярное творчество сил не было. Перед самым вылетом, по старинному солдатскому обычаю, одевались во все чистое...

— Он сказал: “Поехали!” — и махнул рукой, — промычал под нос Гена Хлебник из группы Виктора, щелкнув вычищенным затвором своего преданного "Калашникова".

— Пять, четыре, три, два, один, ноль... Запуск! Группа Радаева-Евдокимова, имеющая за плечами двухлетний опыт афганской бойни, подхватила двадцать мастеров-спецназовцев и унеслась в сторону Хайркота. Начался боевой отсчет времени.

Время “Ч” сказалось и на погоде. "Вертушки" унеслись в одну сторону, тучи — в другую. И только "белое солнце пустыни" безпристрастно следило за развивающимися событиями.

На базе весь задействованный в операции народ привычно и молча занял боевые позиции. Свободные от задания офицеры и солдаты душой и сердцем были с теми, кому предстояло несколько часов спустя узнать: живу быть или голову сложить.

В готовности номер один на ноль-одиннадцатом борту по радиообмену следил за ходом событий казах Коля Майданов. Он не знал еще в тот момент, что вместе со своими ребятами спасет двадцать две жизни воинов “Скобы” и “Чайки”. За проявленные мужество и отвагу ему присвоят звание Героя Советского Союза.

Два года назад он уже выдержал достойно смертельный экзамен войной: эвакуировал со скалы высотой три тысячи пятьсот метров бойцов правительственной армии, блокированных там со всех сторон мятежниками. Правда, для этого пришлось облегчить борт до такой степени, что с вертолета сняли все навесное оборудование и даже двери. Другой раз в пустыне Регистан Коля спас от смерти около сотни кочевников-белуджей во время бушевавшего песчаного смерча.

Летное мастерство Майданова было столь высоко, что ему одному из немногих пилотов разрешали поиск бандформирований в режиме “свободной охоты”, то есть без согласования с командованием авиационной части. Летать с ним пилоты почитали за честь. Да и “духи” почитали бы за счастье знать маршруты его полетов: за Колину голову назначили премию в миллион “афгани” наличными, о чем свидетельствовали красочные объявления, разбросанные по Газни.

...На пятьдесят шестой минуте после старта первой группы из командного пункта руководителя полетами выскочил командир эскадрильи и, забыв, что в руках у него микрофон и можно отдать приказ по связи, он стал орать до хрипоты:

— Поисково-десантной группе взлет! Но еще до этого мгновения Майданов и все, кто был на борту, знали, что сейчас будет команда, ибо сами слушали радиообмен. Они поняли, что "там" случилось самое неприятное: неожиданно с группой Радаева-Евдокимова была потеряна связь. Минимум, отчего так могло произойти, — их подбили. Чего больше всего боялись, то и случилось.

В момент подлета к зоне контроля оба борта, как говорят пилоты, "поймали" по “Стингеру” одновременно. Военной выучки “Черным аистам” было не занимать.

Ведущий группы — Алексей Радаев сумел хоть и грубо, но посадить вертолет, пропахав брюхом около тридцати метров. Следом за ним по свежевырытой траншее, завалившись на бок, чуть ли не хвостом вперед, бороздил землю Саша Евдокимов. Тормозной путь машин, густо дымящих и фонтанирующих кипящим маслом из пробитых двигателей, был впечатляющим. В итоге оба борта, по-братски обнявшись, зарылись мордами в арык. Оставшиеся в живых человек двадцать пять из тридцати, оглушенные, с разбитыми лицами и в изорванной одежде, пытались вытащить тяжелораненых и останки погибших из горевших машин. Позиция была хуже некуда — с двух сторон арык был зажат скалами, на вершинах которых находились огневые точки "аистов", да и в самой долинке горного ручья в сторону солнца противник рассредоточился за каждым удобным валуном. За тесниной меж скал позади была пропасть, арык уходил вправо от нее по широкому уступу скалы.

Две "двадцатьчетверки", шедшие за "восьмерками" в боевом строю, после попадания "Стингеров" во впереди идущие машины вздыбились носами, так как совершили одновременный мощный залп из всех видов имеющегося вооружения по базе "аистов".

Зависшая над местом падения “вертушек” трехглазая красная ракета “духов” стала сигналом для “аистов” на уничтожение наших ребят. И началась такая адская стрелково-пушечная какофония, что едва выползшие из вертолетов люди зарылись по самые глаза в разом забурлившую от пуль и снарядов арычную жижу.

Сбитым ребятам не было ни малейшей возможности сделать хотя бы один ответный выстрел. Да, собственно, в тот момент и неизвестно было, куда стрелять. Из-за пара, столбом поднявшегося от воды, противника не видели ни те, ни другие. Радаеву чудом удалось заметить за спиной узкую тропинку, по которой можно за две-:три минуты очень быстро успеть переползти всем в мало-мальски удобное место и перетащить тех, кто не мог двигаться. Грохот пальбы не позволял услышать даже ближнего, поэтому объяснялись на пальцах, как на разведвыходе. Как ни странно, но собственная деловитость и собранность, почти всех успокоила. Народ стал методично и быстро окапываться, занимая крошечную круговую оборону. Кто мог, зарылся во влажный песок по самые плечи. Благо он был податливым, но жутко холодным.

Всех, не способных стрелять, штабелем сложили в центр круговой обороны. Леша Радаев хладнокровно пересчитал общее количество боезапаса, разделив его на каждого поровну. Не сговариваясь, все воткнули перед собой в песок штык-ножи. Все произошло за полторы-две минуты. Тем и сильна русская душа в тяжелых ситуациях: несмотря на плотный прицельный обстрел, всю подготовку к обороне бойцы провели, не обращая внимания на воющие пули.

Один из десантников, совсем молодой, именно таких и звали — "бача", впервые оказавшись в горячей ситуации, от страха потерял самообладание и с безумными глазами попытался вырваться из оборонительного кольца. Получив жесточайший, но спасительный удар по голове от кого-то из своих, солдатик обмяк и был уложен в середину общей кучи.

В вышине сиротливо, но грозно кружили две "двадцатьчетверки", достреливая свой боезапас по противнику. Саша Евдокимов поднял к небу взор тихо и внятно произнес:

— Если подкрепления наших через пятьдесят минут не будет здесь, то командиры группы дергают кольца гранат по моей команде для самоподрыва.

Возражений ни у кого не было.

А “духи” осатанели. На крошечное кольцо русских воинов был обрушен огонь, плотностью не менее пяти пуль на квадратный метр. Примерно через пятнадцать минут боя ранены были все. А со стороны солнца со скоростью, превышающей предельно допустимую, на выручку уже неслись шестерка Ми-8 и десять Ми-24, до позиции оставалось им несколько минут полетного времени.

На первой ноль-одиннадцатой “восьмерке” командиром группы шел батя Блаженко. Всполохи и молнии от боя были такими, что по этим засветкам летчики еще за пять километров определили, как правильно подойти и высадить боевые группы. Благо, этому помогало и солнце. Не уходя от его лучей, бьющих в спину, ни вправо, ни влево, Коля Майданов, поддержанный из всех видов стрелково-пушечного оружия, сделал первую посадку в самый центр пекла.

Огонь “духов” стал еще сильнее, так, что за несколько секунд до приземления разлетевшимися осколками блистеров вертолета были посечены все, находившиеся на борту. Высадить батю с его группой удалось только на третьем приземлении.

Четырнадцать человек вывалились на землю за одну-две секунды, и, то петляя, то по-пластунски стали подтягиваться к группе Радаева. Майданов, творя чудеса пилотажа, умудрялся находить такие точки ожидания на земле, где на него успели бы загрузиться все. Несмотря на пулевые пробоины, превратившие вертолет в решето, он по-прежнему оставался боеспособным.

Будучи командиром авиагруппы и стремясь сохранить жизнь друзьям, Коля запретил всем бортам заходить в точку загрузки, взяв всю ответственность на себя. Остальные должны были вести только огневую поддержку, находясь на удалении не ближе пятисот метров.

— Ну, что, соседи, дождались? — просипел батя. Он первым очутился в общей куче обороняющихся.

Теперь все валимся на ноль-одиннадцатый борт! — проорал он по рации. — У нас времени тридцать секунд. Мужики, смотрите в оба! На второй подход возможности нет!

Борт Майданова, как мячик, скача с точки на точку в клубах пыли, огня и дыма, уже стоял в новом месте загрузки. А живые уже тащили мертвых. Виктор, как кладовщик, считал всех по головам. Батя, меняя седьмой магазин на бусом от накала “Калашникове”, без конца хрипел:

—Все?! Все?!

Головы уже считал каждый, кто способен был считать.

— Ну, что?! — уже сидя на борту и свесив ноги, Блаженко палил очередями во все стороны и продолжал, как заевшая пластинка, непрерывно переспрашивать:

—Все?!

Как ни считай, а одного не было. Гена вывалился с борта и, грохнувшись животом об землю, показал на пальцах:

Сильно перегруженный борт, задрав хвост и почти бороздя носом землю, едва оторвался от площадки и сменил место ожидания. И тут раздался спокойный голос Коли:

— Или забираем всех, или все остаемся. А четверо вывалившихся на поиск в сплошном дьму и копоти, при видимости два-три метра, на ощупь искали забытого. Он нашелся почти сразу: мальчишка-“бача”, которого в самом начале боя “усыпили” ударом по голове. С выпученными глазами, обняв валун в арыке, солдат дико хохотал. Его едва отцепили втроем. Дотащив до борта и забросив найденного в общую кучу, Блаженко почему-то уже без автомата, с одной гранатой и ножом, заполз в пилотскую кабину и показал Майданову руками: “Отход!”

“Аисты” были уже в пятидесяти метрах. Разом прекратив стрелять, они понимали, что взлететь и уйти из их рук этим людям поможет только чудо. И Майданов поразительно спокойно совершил то, что дано было совершить только Летчику с большой буквы.

На борту находилось тридцать пять человек, и поэтому из-за перегрузки взлететь он мог только по-самолетному, то есть с разбега. Тропа, назначенная Колей и судьбой “взлетной пполосой”, была узка, что сползи с нее вертолет хоть на метр влево или вправо, его несущий винт обломился бы от удара о скалу. Длина разбега была короче любого теоретического минимума, о котором пишут в летных учебниках. Взлету на тот свет не мешали даже “аисты”. В эфире же пронеслось единственное слово: “Взлетаем!”

Машина, вибрируя, начала медленно и тяжело разгоняться. И в тот момент, когда шасси оторвались от земли на один сантиметр, “взлетная полоса” оборвалась. Под вертолетом разверзлась стометровая пропасть. Но милость Божия, сердце-двигатель и раскрученный до звенящего предела винт, превратившийся от перегруза в воронку, были на стороне русской отваги.

Вертолет, падая в пропасть, успел за несколько десятков метров набрать недостающее число оборотов винта, прекратил сваливание и, медленно набирая высоту, начал уходить в сторону базы. “Аисты” не верили своим собственным глазам: верная добыча ускользала от них! Они стали в безсильной ярости палить вслед машине из всех видов стрелкового оружия.

И тут на них волнами обрушились “вертушки”, ожидавшие своей очереди и следившие за спасением сбитых экипажей. На душманские позиции пошел авиационный пушечно-ракетный накат, который превратил их базу в жерло извергающегося вулкана, в сплошное черно-грязное облако из дыма, пыли, песка, копоти и огня. Когда стихли разрывы снарядов и ракет, был слышен только треск догорающего металла, нечастые крики раненых “духов” и свист пуль от разрывающихся в огне патронов.

Четыре боевые группы спецназа “Чайки”, находившиеся в пятистах метрах, терпеливо ждали, когда можно будет что-либо рассмотреть на том месте, откуда еще сутки назад исходила смертельная угроза. Но угарный чад, которым заволокло разбитую базу “аистов”, висел плотной стеной в стоячем безветренном воздухе, мешая приступить к завершающей части операции.

Ни один бандит не выбрался из этого котла между скал, хотя наверняка кто-то уцелел в гротах. Бойцы "Чайки" не стали тратить времени попусту, а, отойдя еще на один километр, устроили круговую ночную засаду и окопались кольцом. К часу ночи над “духовской” базой появились бомбардировщики Ту-22 из Союза. Ювелирно отбомбившись, они ушли к себе.

Начавшийся к рассвету ветер разогнал дым и гарь, и позволил Аркаше, руководившему операцией, скомандовать:

—К бою!

У нескольких трупов были разбиты головы. Вероятнее всего, их добивали свои, потому что таким образом смертники не сводят счеты с жизнью, у них есть другие способы. Собственно операция уже завершилась, и, чтобы не тратить время и спокойно дойти домой, Аркаша дал команду своим:

— Выполняем беглый контрольный досмотр пещер и через тридцать минут уходим.

Углубляться в гроты глубже естественной световой видимости он запретил. Прежде чем досматривать сомнительные тёмные углы, Аркаша потребовал забрасывать туда по трофейной гранате американского производства, в каждой из которых находилось около ста мелких стальных шариков, залитых воском. Ценность их была в том, что насмерть они никого не поражали, но без глаз оставались практически все, для кого они предназначались.

Восемь БТРов, оцепив вход в пещеры, навели стволы КПВТ — мощных пулеметов, установленных на них. По команде капитана-новосибирца:

— Отсчет, — четыре группы по пять человек безшумно и стремительно растворились в горе. Три группы, покопавшись минут пятнадцать и покидав несколько гранат на всякий случай, вышли со скучным видом.

— Что бродили?

На двадцатой минуте, когда Аркаша, от долгого ожидания уже начавший было ерзать задом по броне, собрался заслать людей на выручку четвертой группы, из пещеры раздался хохот, а минуту спустя оттуда вышли военные... в форме английских королевских войск. Впереди шел на согнутых ногах один из них. С красным от натуги лицом он тащил обеими руками двухпудовую огромную амбарную книгу.

В ее описи одних только касок числилось сорок тысяч штук, не говоря уже о различных видах другого имущества. Эта часть пещеры была тщательно ухоженным и скрупулезно продуманным в инженерно-фортификационном отношении военным лагерем времен английской интервенции. Вдоль каменных стен шла толстая электропроводка и часто висели разбитые плафоны. Склад занимал достаточно большую пещеру около 50 квадратных метров с металлической решетчатой дверью. Ее-то шустро и вышибли. Дальше обнаруженного склада десантники углубляться не стали. Туда просто не спеша покидали штатовские гранаты и вяло постреляли. В глубине грота было сухо, свежо и тепло. Вкусно пахло пищей. Где-то звонко струился ручей.

Облачившись в форму английских колонизаторов и прихватив с собой груду всяких причиндалов, наиболее ценными из которых были металлические фляжки, похожие на маленькие барабанчики, но оказавшиеся, правда, к великому сожалению пустыми, колонна “Чайки” запылила в сторону базы. На переднем бэтээре в каске конца девятнадцатого века и в зимнем френче нараспашку восседал довольный Аркаша.

Тщательно продуманная операция завершилась, в общем-то, благополучно. Летучим бандитам не только оборвали черные перья, но и уничтожили их гнездо. Яйца там они уже нести не будут. Но и “Чайка” вышла из этой схватки изрядно потрепанной. Двух ее птенцов “тюльпаны” унесли в Россию. Один навсегда перестал слышать и видеть, трое — ходить и преподносить любимым цветы, потому что их просто нечем стало преподносить, а у нескольких десятков бойцов на армейской форме как знак доблести появились нашитые желтые и красные полоски о ранении. Все, кто нюхал порох в эти сутки в горах Хайркота, стали орденоносцами. И первым в славной солдатской когорте стоял командир ноль-одиннадцатого борта Коля Майданов. Честь и слава тебе, российский солдат!