Гениальность и нравственность в жизни и деятельности Николая Ивановича Пирогова1

Гениальность и нравственность в жизни и деятельности

Николая Ивановича Пирогова¹

«Я люблю Россию, люблю честь Родины, а не чины; это врожденное, его из сердца не вырвешь и не переделаешь». И в другом месте: «Я бескорыстно посвятил всю жизнь служению истине и Отечеству». Эти слова Николая Ивановича Пирогова как нельзя лучше отражают нравственную позицию великого хирурга, ученого, гражданина. Те принципы, которым он следовал всю свою жизнь. Но если «гений и злодейство», говоря словами поэта, «вещи несовместные», то гения без нравственного начала быть не может. Хотя в определение гениальности это начало нередко не входит.

«Если гений есть высокая цель и власть над средствами ее достижения, – писал в 1937 году академик Н.Н. Бурденко, – то в творчестве Николая Ивановича Пирогова должно признать наличие гениальности» [1]. Эти слова выдающегося советского хирурга ХХ века еще и еще раз заставляют нас задуматься над величием Н.И. Пирогова. В чем же оно заключается?

Мы считаем, что величие Н.И. Пирогова, помимо чисто медицинских, общественных и прочих достижений (перечислять их мы не будем, они – общеизвестны), заключается еще и в том, что своей яркой и многогранной научно-практической деятельностью он передал нам, потомкам, свой колоссальный нравственный опыт, который он приобретал, большей частью самостоятельно, на протяжении всей жизни.

Возможно, ранее всего сострадание к больному человеку проявилось у Н.И. Пирогова в критериях, которыми, по его мнению, должен руководствоваться хирург при определении показаний к операции. Как известно, проводившиеся в донаркозную, доантисептическую и догемотрансфузионную эру оперативные вмешательства сопровождались высокой смертностью от болевого шока, инфекции и массивных кровотечений, а потому, как считал Пирогов, требовали от хирурга особенно высоких моральных качеств. Но не в смысле «решимости резать», не обращая внимание на крики больного, и возможные, часто смертельные осложнения, а в смысле оправданности, целесообразности, безусловной необходимости вмешательства.

Поэтому при решении вопроса об операции хирург, по его мнению, должен руководствоваться не только чисто хирургическими обстоятельствами, но и собственной совестью. «Не превышает ли опасность операции и осложнений после нее самой болезни, которой страдает больной?» – вот критерий, которым, по Н.И. Пирогову, должен, идя на операцию, руководствоваться «истинно-честный хирург».

Однако, «в бытность мою за границей² я достаточно убедился, что научная истина далеко не главная цель знаменитых хирургов, что нередко принимались меры не для открытия, а для затемнения истины... Видя все это, я положил себе за правило при первом моем вступлении на кафедру³ ничего не скрывать от моих учеников и немедля открывать перед ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни» [3]. В этом духе беспощадной самокритики выдержаны его знаменитые «Анналы хирургического отделения клиники Императорского университета в Дерпте», изданные в 1839 г. Этому принципу Н.И. Пирогов пытался следовать до конца своих лет. Был ли он достаточно прочен? Поначалу, конечно же, нет. Ведь тогда, когда он его сформулировал, ему не было еще и 30-ти лет! Вот пример. Когда через несколько лет Н.И. Пирогов приступил к работе в 1500-коечном хирургическом отделении Петербургского 2-го Военно-сухопутного госпиталя, то он, пытаясь помочь как можно большему числу раненых и больных (то есть, опять же – из нравственных побуждений), снова начал было выполнять операции «без должного отношения к их последствиям».

Об этом в своих мемуарах он писал так: «При осмотре госпиталя я нашел множество больных, требовавших разного рода операций... Это были все залежавшиеся больные, зараженные пиэмией от худого содержания... Я сделал огромный промах и грубую ошибку... Но еще более был мой проступок против нравственности. И промах, и проступок состояли в моем приступе к энергическим производствам не рассмотренных и не анализированных достаточно ни с научной, ни с нравственной стороны операций. С научной стороны был большой промах то, что я сообразил вмешаться в настоящее положение этих больных, не обратив внимание на ту неблагоприятную обстановку госпитальной конституции, при которой я подвергал больных операции» [4].

Далее в рукописи зачеркнуто: «С нравственной стороны грех состоял в том, что я...». Что хотел сказать этой незаконченной фразой великий врач? Какой нравственной мерой судил он себя за обилие смертей, произошедших от его вполне понятного порыва сразу же включиться в работу и облегчить жизнь молодым и еще вчера вполне здоровым гвардейцам с обширными гнойными ранами, затеками и гангреной, при виде которых, как он писал, «надрывалось его сердце»? К сожалению, мы этого никогда не узнаем. Но не отсюда ли, не из нравственных ли исканий молодого врача-гуманиста проистекала идея его знаменитой сортировки раненых, которую он впервые применил в 1854 г. в Крыму? Ведь тогда он, как и в Петербургском госпитале десятью годами ранее, увидел одновременно тысячи раненых, и «представил себе так живо все бедствия, причиняемые раненым от беспорядка, хаоса... и от гоньбы за операциями хирургов...» [5].

«… В середине XIX века Пирогов был самым выдающимся хирургом Европы, а как хирург военно-полевой Пирогов не имел себе равных во все века, в любой стране, у всех народов…», – писал в 1944 г. С.С. Юдин в известном очерке о знаменитых военно-полевых хирургах [6]. Чем же прославился Н.И. Пирогов как военно-полевой хирург?

Его достижения на этом поприще хорошо известны. Во-первых, он разработал систему организации хирургической помощи раненым, предложив их сортировку как основу работы перевязочных пунктов и госпиталей, рассредоточение раненых как средство предупреждения госпитальной инфекции и транспортировку в тыл с целью оказания там «окончательного хирургического пособия». Во-вторых, он впервые в мире⁴ применил общее обезболивание в военно-полевых условиях, проведя в июле 1847 г. более 110 операций под эфирным наркозом на театре военных действий под аулом Салты в Дагестане, где к тому же впервые внедрил в военную хирургию оригинальную, «налепную» гипсовую (алебастровую) повязку, ставшую одним из элементов его сберегательного метода лечения боевых ран. Подчеркнем, что его повязка служила одновременно и лечебным, и транспортным целям.

Наконец, в-третьих, его «Начала общей военно-полевой хирургии», изданные в 1864 г. на немецком языке и годом позже переведенные на русский, стали первым практическим руководством для русских военных хирургов, включившим в себя все основные положения разработанного Пироговым учения о хирургической помощи раненым на войне. Не случайно изданный в конце 1941 г. с предисловием Н.Н. Бурденко 1-й том и сверстанный в дни блокады Ленинграда 2-й том «Начал» (1944) стали настольными книгами военно-полевых хирургов времен Великой Отечественной войны.

По нашему глубокому убеждению, все основные элементы этого учения пронизаны, прежде всего, человеколюбием Н.И. Пирогова, его состраданием раненым и больным на войне, стремление облегчить их участь. Состраданием, возведенным в абсолют. Так, во избежание «внезапных душевных волнений», которые, по его наблюдениям, могут приводить к вторичным кровотечениям, врач должен, прежде всего, «нравственно успокоить раненого».

Особо это положение иллюстрирует деятельность Н.И. Пирогова по внедрению наркоза в русскую хирургию. В литературе утвердилось мнение, что основной целью его поездки на Кавказ в 1847 г. была апробация наркоза в полевых условиях. На самом деле, по словам самого Н.И. Пирогова, его цель заключалась в принципиальном решении двух проблем: во-первых, дать ответ на вопрос: возможно ли оказать «нравственное влияние эфирования» там, где «тысячи людей жертвуют собой во имя общего блага» и где в силу целого ряда причин (например, боевые действия, операции, связанные с «опасностию для жизни») «эфирование» особенно затруднено? И только, во-вторых – приложить усилия «в распространении анестезирования в нашем отечестве».

Так Н.И. Пироговым была поставлена перед самим собой еще одна высокая цель. А вот – результат. В своем «Отчете о путешествии по Кавказу» он представил опыт более 300 операций, проведенных им лично, а также аналогичного числа вмешательств, проведенных другими хирургами в 25 клиниках 15 городов страны в течение одного только 1848 г., в том числе при его участии, но не как хирурга, а как наркотизатора. Кроме того, в этом труде он описал технику, клинику, физиологию, преимущества и недостатки различных видов наркоза, способы определения глубины наркотического сна, показания и противопоказания к наркозу, влияние его на смертность и т. д. и т. п. Казалось бы, цель достигнута. Однако обратим внимание на главный итог этой титанической работы Н.И. Пирогова и двух его помощников (врача и фельдшера), сформулированный им самим: «Вопрос о нравственном влиянии эфирования на больных и раненых решен вполне нашими наблюдениями», поскольку «и наблюдения, и опыт, и цифры говорят в пользу анестезирования». Нравственное влияние эфирования на больных – вот главный результат! Причем, учитывая высокие требования Н.И. Пирогова к моральным качествам хирургов, о которых мы говорили выше, можно сказать, что наркоз оказал нравственное влияние и на самих хирургов – у них появилась возможность оперировать без присутствия больного на своей операции!

И этому принципу – обеспечению полной анестезии при операциях – Н.И. Пирогов более не изменял. «Ни одна операция в Крыму под моим руководством, – писал он о Крымской войне 1853–1855 гг., – не была сделана без хлороформирования» [7]. Эта цифра не может не поражать воображение. Ведь во время обороны Севастополя число проведенных им операций под наркозом достигло 10000! Почти 30 операций в сутки. Скорее всего, это был самый большой опыт в мире на то время!

Тем не менее, это гуманистическое начало в отечественной хирургии, сказавшееся на повышении качества проводимых операций и резком снижение смертности больных, по крайне мере, оперированных Н.И. Пироговым, еще долгое время наталкивалось на неприятие наркоза «людьми, презирающими все, что только превышает их ограниченные понятия», для которых наркоз всего лишь «дорогая вещь для госпитальной экономии». Нельзя без волнения читать письмо Николая Ивановича лейб-хирургу Н.Ф. Арендту о своей неудавшейся попытке внедрить наркоз в одной из крупнейших больниц Петербурга: «...операций в Обуховской больнице я более делать не буду. Я не хочу присутствовать при мучениях больных, которых страдания не хотят облегчать от незнания дела и от скупости» [8].

«Многие пионеры обезболивания были посредственностями, – писал в книге «Победа над болью», выпущенной в 1946 г. к 100-летию наркоза, американский историк хирургии W. Robinson. – В результате случайности местонахождения, случайных сведений или других случайных обстоятельств они приложили руку к этому открытию… Но имеются фигуры более крупного масштаба, которые участвовали в изучении и внедрении общей анестезии, и среди них наиболее крупным, как человека и как ученого, скорее всего надо считать Пирогова».

Одним из примеров яркого сочетания гения и высокой нравственности Пирогова является его хирургическая работа на Крымской войне. Вот какие «нехирургические» мысли владели им в те дни: «Мы живем на земле не для себя только; пред нами разыгрывается великая драма; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому Бог дал хоть какую-то возможность участвовать в ней, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого...» [9]. И это были не пустые слова. Современники свидетельствовали: «Нельзя было не последовать его великому примеру: как родной отец о детях, так он заботился о больных, и пример его человеколюбия и самопожертвования сильно на всех действовал; все воодушевлялись, видя его; больные, к которым он прикасался, чувствовали облегчение...» [10]. Именно после крымской кампании Пирогов написал свою знаменитую статью-размышление «Вопросы жизни». «Эта прекрасная философская статья – одно из наилучших произведений гения Н.И. Пирогова!», – восклицал В.И. Разумовский [11]. Проникнутые идеями заботы о подрастающем поколении «Вопросы жизни», по мнению науковедов, явились предтечей всей российской педагогической литературы, которая до тех пор практически не существовала. О том, насколько высоко Н.И. Пирогов ценил воспитание, говорят его слова: «Воспитание после религии есть самая высокая сторона нашей общественной жизни».

Великой княгине Елене Павловне, Н.И. Пирогову и английской nurse Ф. Найтингейл человечество обязано за введение женского ухода за ранеными и больными. И не только на войне, но и в мирное время. Характеризуя деятельность сестер милосердия в Севастополе, Пирогов подчеркивал, что они «…не только принесли техническую помощь, но они оказали нравственное влияние на дирекцию всего госпитального корпуса» [12]. Первое в истории массовое участие русских женщин в судьбе страны и высокая оценка их труда выдающимся врачом и общественным деятелем сыграли огромную роль в эмансипации. «Женщины должны занять место в обществе, более отвечающее их человеческому достоинству и их умственным способностям», – не уставал говорить Пирогов [13]. И это – в то время, когда подавляющее большинство мужчин, и не только в России, смотрели на женщин, как на людей второго сорта!

О морали и нравственности как основы поведения Н.И. Пирогова, свидетельствуют его слова в письме одному из друзей, Ф.Я. Каррелю, который в ноябре 1868 г. упрашивал Николая Ивановича вернуться на государственную службу: «Верно, никто не упрекнет меня в равнодушии к общественному делу или в корыстолюбии... – отвечал ему Н.И. Пирогов. – Я жертвовал довольно в моей жизни для общего блага. Я служил даром и не получал никакого вознаграждения 13 лет в петербургских госпиталях... Я променял выгодную практику и обеспеченное существование на попечительство в двух учебных округах (Одесском и Киевском) и на службу за границею... (имеется в виду его командировка в Гейдельберг – С.Г.) Только одно – требование Отечества найдет меня всегда готовым на безусловное и положительное «да» [14]. Вспомним его слова, приведенные нами в начале статьи: «Я люблю Россию, люблю честь Родины, а не чины…».

Друзьям так и не удалось уговорить Н.И. Пирогова вернуться в академию, которую он 46-летним оставил вскоре после своего возвращения из Крыма в Петербург, не согласившись с мнением правительства страны, признавшей Россию проигравшей ту войну. Однако уже в преклонном возрасте старый хирург принял приглашение правительства и Российского Красного Креста отправиться на театр Балканской войны «безо всяких условий» (то есть, бесплатно), поскольку «русскому человеку в переживаемое время не приходится делить условий с Обществом Красного Креста».

В известном смысле все многочисленные анатомические труды Н.И. Пирогова также можно также отнести к его подвижнической деятельности, направленной не столько на облегчение труда хирургов, сколько на облегчение участи оперируемых ими больных. Ведь только тот хирург выполнит операцию наилучшим способом, который хорошо знает анатомию доступов и операционного поля. «Если отыскивание артерий еще до сих пор считается трудной операцией, и проходят целые часы (хорошо, если под наркозом – С.Г.), пока иной хирург доищется до артерии, то это зависит именно от незнания отношения фасций к артериям», – сетовал Н.И. Пирогов в 1865 г.. на плохое знание хирургами хирургической анатомии артерий и окружающих их тканей [15]. Мы не будем перечислять все анатомические труды Н.И. Пирогова. Они хорошо известны и достаточно глубоко изучены. Но полагаем, что их нравственное значение для хирургов и пациентов еще ждет своих исследователей.

Приведем лишь один пример. Академик К. Бэр, выдвигая «Патологическую анатомию азиатской холеры» Н.И. Пирогова на Демидовскую премию, писал: «По причине… строго науковой методы и прямой любви к истине должно назвать это сочинение образцовым» [16]. А теперь вспомним о стремлении быть преданным более истине, нежели ее сокрытию, озвученном 27-летним Н.И. Пироговым в его «Анналах хирургической клиники» в Дерпте и лишний раз убедимся в его строгом следовании нравственным принципам, которое отмечали все его современники, включая недоброжелателей.

Ярким проявлением высокого профессионального и нравственного долга Н.И. Пирогова являются издание им некоторых трудов «в пользу неимущих», организацию в Медико-хирургической академии отделения «для безденежного содержания и пользования больных, требующих хирургического пособия», а также уже упоминавшиеся выше его бесплатные консультации в петербургских больницах для бедных – Обуховской, Петропавловской и Марии Магдалины.

И это не было позой или сиюминутным порывом. В Дерпте и Петербурге, Симферополе, Севастополе и Кишиневе, в Германии, Италии и в украинском селе Вишня, всюду и всегда он приходил на помощь, ставя на первое место интересы больного человека. И делал это совершенно бескорыстно: «Господин Пирогов всегда так доступен и прост, что каждый больной, богатый или бедный, может прийти к нему, и он всегда окажет им безвозмездную медицинскую помощь» – писал современник [17]. Свидетели киевского периода жизни Пирогова, в чине тайного советника занимавшего высокую должность попечителя учебного округа, вспоминали, что два раза в неделю, с 8 часов утра и до 8 часов вечера попечитель и генерал проводил бесплатные врачебные приемы. Корреспондент газеты «Киевский телеграф» за 1861 год сообщал, что «по просьбе больных даже в скверную погоду господин Пирогов шел пешком к ним домой, делал операции и перед уходом прятал руки в карманы, чтобы нуждающиеся хозяева не вздумали ему платить!»

На прощальном обеде, данном в честь Н.И. Пирогова 4 апреля 1861 г. Киевским учебным ведомством, ректор Университета им. Св. Владимира Н.Х. Бунге говорил не только о служении Н.И. Пирогова науке, но и, прежде всего, «нравственному авторитету»! Более же всего современников поражало то, что «анатом, хирург и испытатель материи в природе человека сделался поборником его духовного начала … требующим признания и развития достоинства человека» [18].

Тем большее восхищение вызывает потрясающая скромность этого незаурядного человека. В своем письме И.В. Бертенсону от 11 марта 1872 г. в ответ на просьбу написать «аутобиографию» Н.И. Пирогов замечал: «...но для этого я не имею никаких материалов под рукой и не собирал их, потому, что никогда не думал писать собственную биографию и, признаюсь, мало ею интересовался...». Не зная его судьбы, полной лишений, неприязни со стороны чиновников и менее удачливых в научном отношении коллег, можно подумать, что старый врач рисуется. Но это не так. Мудрый человек, он остался верен своим принципам. Вот – конец этой фразы: «… правда, иногда я мечтал написать историю моих заблуждений» [19].

Известно, что пироговеды советского времени считали Н.И. Пирогова почти что атеистом, приводя в пример его материалистические высказывания ранних лет. Но, как нам кажется, истоки нравственности профессиональной у этого мыслителя и философа проистекали из его глубокой веры в нравственность христианскую. Как и бóльшая часть образованных людей своего времени, Н.И. Пирогов вступил в сознательную жизнь скептиком в вопросах веры и апологетом эмпирического направления в естествознании. «Полное неверие и атеизм охватывали душу... Если так шатка была у меня религиозная сторона, то понятия мои о нравственности также были не крепки, – писал он на склоне лет. – Но лета, а с ними и другой образ жизни, и другие, более прочные думы убедили меня в полной неосновательности этого мировоззрения... Для меня существование верховного разума и верховной воли сделалось такой же необходимостью, как мое собственное умственное и нравственное существование» [20].

Анализируя его жизнь и творческое наследие, мы можем предположительно назвать период влияния на него этих «более прочных дум» – от его «проступка против нравственности» во 2-м Военно-сухопутном госпитале в 1841 г. до выяснения «нравственного влияния эфирования» на раненых под Салты летом 1848 г. Что же в это время произошло? Известно, что в 1842 г. 32-летний Н.И. Пирогов женился на 18-летней девушке, через год у них родился первенец, а в 1846 г. в родах вторым сыном его горячо любимая 24-летняя жена умерла. Полагаем, что именно эти нравственные переживания и поиски идеала семейной жизни и привели Н.И. Пирогова к осознанной вере. Причем, к вере, признающей право других религий на равное существование. «Совершеннейшим представителем образованных христиан» звали его киевские евреи.

Вряд ли найдется в истории русской хирургии и медицины другое имя, окруженное таким ореолом славы и почитания! В 1881 г. вся просвещенная Россия праздновала полувековой юбилей служения своего преданного сына Отечеству. Со всех концов страны в Москву, где в Московском университете на Моховой проходили Торжества по случаю чествования юбиляра, приходили письма и поздравительные адреса. «Нельзя не задуматься перед этим могучим явлением счастливого сочетания ума, таланта, знания, страстной и стремительной любви к истине и безупречной честности...», – сказал о нем один из корифеев отечественной медицины С.П. Боткин [21]. Тогда же уроженец Москвы Н.И. Пирогов был избран почетным гражданином города. Подчеркнем, что подобное звание впервые в России было присуждено врачу не столько за его профессиональные заслуги, сколько за деятельность мыслителя, гуманиста и гражданина!

В 1897 г. в Москве на Большой Царицынской улице (ныне – Большая Пироговская) был сооружен памятник Н.И. Пирогову – первый памятник врачу в России, на открытии которого преемник пироговской славы Н.В. Склифосовский воскликнул: «Начала, внесенные в науку Пироговым, останутся вечным вкладом и не могут быть стертым со скрижалей ее, пока будет существовать европейская наука, пока не замрет последний звук богатой русской речи» [22]. О каких же «началах» идет речь? Их много – начала хирургической и патологической анатомии, общей анестезии и травматологии, пластической и военно-полевой хирургии… Но на основании выше изложенного мы считаем, что к началам, внесенным Н.И. Пироговым в медицинскую науку и практическое врачевание, следует отнести и те нравственные начала и принципы, которые сам Николай Иванович подытожил в письме к одной из основоположниц сестринского дела в России Е.М. Бакуниной за несколько месяцев до своей кончины: «Главное – не терять уверенности в значении дела, которому была посвящена жизнь, в пользе, доставленной Вами страждущим людям...» [23].

И хотя, глядя на многочисленные портреты Н.И. Пирогова, мы видим перед собой человека прошлого времени, тем не менее, его яркий образ воодушевляет нас верой и надеждой, а его беспримерное человеколюбие еще долго будет служить надежным нравственным ориентиром для многих поколений врачей настоящего и будущего.

1. 
   Бурденко Н.Н. // Хирургия. – 1937. – №2. – С. 8.
   
2. 
   Пирогов Н.И. Севастопольские письма и воспоминания. – М.: Изд-во АН СССР,1950. – С. 395.
   
3. 
   Там же. – С. 406.
   
4. 
   Там же. – С. 431–432.
   
5. 
   Там же. – С. 194.
   
6. 
   Юдин С.С. Образы прошлого и силуэты некоторых военно-полевых хирургов. – М.: Медгиз, 1944. – С. 33.
   
7. 
   Пирогов Н.И. Севастопольские письма и воспоминания. – М.: Изд-во АН СССР,1950. – С. 183.
   
8. 
   Там же. – С. 489.
   
9. 
   Там же. – С. 26
   
10. 
    Там же. – С. 510.
    
11. 
    Разумовский В.И. Николай Иванович Пирогов. Его жизнь, научно-общественная деятельность и мировоззрение. – СПб,1907. – С. 14.
    
12. 
    Пирогов Н. И. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. – СПб., 1887. – С. 504.
    
13. 
    Там же. – С. 506.
    
14. 
    Пирогов Н.И. Севастопольские письма и воспоминания. – М.: Изд-во АН СССР,1950. – С. 572.
    
15. 
    Пирогов Н.И. Раны сосудов и травматические кровотечения. – В кн.: Н. Пирогов. Начала общей военно-полевой хирургии. – Дрезден, 1865. – С. 283 – 338.
    
16. 
    Бэр К.М. // 20-е присуждение Демидовских наград. – СПб., 1851. – С. 136.
    
17. 
    Дейнека И. Я. О медицинской деятельности Н. И. Пирогова во время пребывания его в должности попечителя Одесского учебного округа // Новый хирургический архив. – 1956. – №6. – С. 42.
    
18. 
    Пирогов Н. И. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. – СПб., 1887. – С. 535.
    
19. 
    Пирогов Н. И. Севастопольские письма и воспоминания. – М., 1950. – С. 493.
    
20. 
    Разумовский В. И. Николай Иванович Пирогов. Его жизнь, научно-общественная деятельность и мировоззрение. – СПб.,1907. – С. 16; 19 – 20.
    
21. 
    Пирогов Н. И. Севастопольские письма и воспоминания. – М., 1950. – С. 551
    
22. 
    Федоров В.Д. Н.И. Пирогов – «чудесный доктор» // Пироговские чтения. – М., 1992. – С. 29.
    
23. 
    Пирогов Н. И. Севастопольские письма и воспоминания. – М., 1950. – С. 495–496.