О проживании жизни внутри нас самих

09.04.2006 г.

Меня предупредили, что нам на все про все отпущен один час пятнадцать минут. Поэтому сядьте поудобнее, расслабьтесь и постарайтесь пропустить через себя все, что будет здесь происходить. Ибо как сказал блаженный Августин: «Когда Господь создавал время, он создал его достаточно». Жанр моего выступления навигационный: я буду обозначать некоторые темы, понятия, ценностные установки, надеясь, что если кого-то из вас что-то из сказанного заинтересует, вы зададите мне свои вопросы. А если кто-то захочет почитать об этом, то сможет сделать это на моем сайте www.prometa.ru

Мое выступление будет состоять из двух частей. В первой мы поговорим об антропологическом воображении, в частности, о том, откуда берутся наши представления о человеке, наше понимание человечности, как таковой, и наши самообразы.

Это очень коварный вопрос: вот если сейчас поднять кого-то из вас с места, и расспросить, откуда взялись его представления о себе, или о ком-то другом, то, как правило, прямых ответов мы не получим. Видимо, есть какая-то очень глубокая традиция,- можно сказать, поток традиций, - из которого черпаются самообразы, представления о себе, о назначении человека. Как это происходит? Вот этот вопрос об антропологическом воображении и стал фронтиром моих размышлений: ибо слишком много в мире происходит такого, что усомневает достоверность наших представлений о себе.

Когда-то я видел на в «Литературной газете» снимок из-под электронного микроскопа, а подпись к нему была: «Гибрид человека и моркови». Конечно, можно было подумать, что это шутка, но если и шутка, то не очень далекая от истины. Жизнь, наука и социальные обстоятельства нас постоянно подводят к тому, что мы начинаем сомневаться: это еще про человека или уже не про него? Очень многое в виртуальной реальности удивляет нас: уж не гибрид ли он ангела и робота – существо, именуемое человеком? Уже не говоря о том, насколько разнятся между собой различные культурные и духовные традиции относительно взгляда на человека. Бесконечное число антропологий – политическая антропология, культурная антропология, социальная антропология, юридическая антропология и т. д. – также разняться в своих в своих представлениях о человеке.

Вот, к примеру, ответьте мне на вопрос, что первичнее в вашем самопонимании: быть человеком, существом, принадлежащим к роду человеческому, или быть личностью, призванной к личностному росту, к личностному самоопределению и самореализации? Одно и то же ли, заниматься научной антропологией или заботиться о личностном росте, о большей выраженности личностных качеств, о наращивании психо-коммуникативных компетенций? Или можно быть одним (человеком), не будучи другим (личностью)? Ведь далеко не все духовные и культурные традиции признают существование индивидуального личностного начала в человеке, - самодостаточного и определяющего нашу цельность! Если вы погрузитесь в философию буддизма, то поймете, что «Я» будет первым, что вам предстоит преодолеть. А если бы вы взглянули на самообраз, опубликованный замечательным исследователем, которого вы здесь слушали, Ю. В. Громыко, то увидели, что его волнует идея азиатской «личности», для которой «все дело в том, выдержит ли «хара», живот, а не какая будет выстроена европейская фарисейская личина»¹. Довольно жесткое указание на то, что все личностное - это лицемерное. То есть, много неопределенностей есть в нашей идентичности.

Когда я выбирал тему этого выступления, не нашел ничего лучшего, чем назвать его «Трансгрессия и трансформация интимности»: больше из потребности в самонастройке, чем из намерения толковать понимание этих терминов разными авторами. «Трансгрессия» - это термин Мишеля Фуко², «трансформация интимности» – Энтони Гидденса³. Тут мною использован эвристический прием: иноязычные термины лучше, чем слова родного языка концентрирует внимание на чем-то очень ограниченном, но точном.

Человечность – это нечто, существующее не только во мне, в замкнутой оболочке моего тела: она как-то перетекает из одного «сосуда» в другой. Это – то, что чаще всего выражают словом «энергия». (У этого выражения появились и вполне научные аналоги). Она существует (1) в распределенной, средовой форме, – об этом говорит экология человека: человечность надо охранять, соблюдать её чистоту; (2) она осуществляется в органической форме - у нее есть органы, с которыми человек определенным образом управляется, проявляя, по словам Фуко, «заботу о себе»; и (3) человеческая природа осуществляется внутри нас - в некой витальной, глубинной форме: человеческое в нас приходит и уходит, настигая нас спонтанно.

То, что Фуко называл трансгрессией - это «сбои» в истории человечности, изменения в ее структуре, переходы от одного состояния к другому, не всегда понятному и … по-человечески приемлемому. После того, как природа человека перестала восприниматься константной, мы вынуждены самостоятельно управляться с ней - проживать и перепроживать её на новых этапах жизни заново.

В свою очередь, в концепции трансформации интимности Энтони Гидденса говорится о том, что происходит сейчас с институтом семьи. По Гидденсу, нечто изменяется не просто в экономических и властных отношениях внутри семьи, не только в публичном и приватном срезах семейной жизни, но внутри самого человека: в структуре интимности, что лежит глубже приватного. Подобно тому, как когда-то демократизировалось знание (грамотность перестала быть привилегией жреческих и университетских коллегий и стала всеобщим достоянием), после того, как произошла приватизация сексуальности - и человек стал проживать её как собственную принадлежность и способность, как то, чем он может распоряжаться сам - происходит демократизация эмоционально-ценностного строя семьи. Эти изменения затрагивают личностные межполовые и межвозрастные отношения в ней. Они становятся более равноправными, ослабла прежняя жёсткость иерархий – семенные отношения видятся эмоционально более пластичными и разнообразными. Таким образом происходит нечто в самой человечности, и на довольно глубоком уровне.

Познакомившись с тем, что писал Фуко о трансгрессии, мы поймем также, что речь идет о присущем человеку стремлении к переступанию границ, к жизни на пределе своих человеческих возможностей⁴.

В методологии есть такая процедура, которая называется онтологическим полаганием, - это когда мы о чем-то начинаем думать, как о существующем на самом деле, в реальности бытия. Можно взять и положить перед собой, ну хоть эту самую трансгрессию, то есть способность жить на пределе своих возможностей, в усилии возможного прорыва - как основное сущностное качество человека. Конечно, это всегда гипотетическое, то есть условное полагание, но так устроено наше сознание, что мы всегда что-то полагаем. Например, человек, говорил Аристотель, это двуногое бескрылое. Сущая правда, в животном мире нет таких других существ, кроме человека, которые были бы двуногими и бескрылыми. Все остальные с четырьмя ногами, но бескрылые, или с крыльями и с ногами и т.д. Да, мы двуногие и бескрылые, хотя из такого полагания мало что для каждого из нас следует. Или, когда тот же Аристотель сказал, что человек это политическое животное, - это определение вдохновляло либеральных мыслителей в течение столетий. Политическое, то есть гражданское, или общественное животное, но все-таки - живое существо. А товарищ Карл Маркс заявил, что сущность человека, это совокупность общественных отношений. Вот я смотрю на вас и вижу сидят милые существа, феи и герои… а, оказывается, не феи и не герои, а способ существования белковых веществ и пучки общественных отношений! Видите, некоторым даже смешно, но для того, чтобы мысль могла двигаться дальше, чтобы можно было задавать вопросы и получать ответы, необходимо нечто предполагать о том, какова же наша природа, наша сущность. Спрашивается, зачем? Раз в году я прихожу в вашу Школу, и зачем надо говорить о таких вещах, как онтологическое полагание? Зачем нужны такие абстрактные термины и понятия, когда речь идет о человечности, о человечестве? Зачем мы стремимся к определенности в таких вещах, где, казалось бы, делать этого особо не следует? Наверно, потому, что мы, ощущая вызовы нашей человечности и нашим возможностям личностной самореализации, вызовы, идущие от самой жизни, - ощущаем и присутствие рисков в жизни вообще и в жизненном пути каждого из нас. В предчувствии неопределенностей, рисков, опасностей (того, что «повсюду хаос шевелится»), жажда онтологической определенности нас защищает, остерегает.

В.В. Малявин любит рассказывать даосскую притчу о том как однажды даосы просверлили в земле дырку, заглянули туда, увидели там Хаос, быстро задвинули камень… и с тех пор сидят на этом камне, чаек попивают от греха подальше, потому что есть вещи, которые лучше не беспокоить, хотя мы знаем, что они есть! Ощущая через напор жизни, что этот хаос шевелится, мы заранее обкладываем себя соломенными подстилочками и стремимся, хотя бы в мыслях и основных жизненных решениях, к определенности и самоопределению.

Поэтому нам интересно читать не только трилогию Толкиена о том, что было в Средиземье, но и, скажем, его эссе про волшебную сказку, и узнать, в чем состоит различие между устрашающими катастрофами и евкатастрофами. А это - благие катастрофические события. Прочитав однажды об этом, освоившись с термином «евкатастрофа», мы сживаемся с тем кругом образов, которые Толкиен развернул в своей замечательной трилогии, и можем общаться друг с другом на языке этой образности (как делают игровики-толкиенисты).

Это тоже методологический прием: нам хочется, исходя из соображений экономии мышления и эффективности коммуникации, сконцентрировать свое самопонимание в каком-то одном слове-термине, и с помощью таких слов, как трансгрессия или евкатастрофа, сразу, здесь и теперь, представлять себе все то, что описано в большой трилогии, или в развернутой философской системе.

Итак, онтологическое полагание, концентрация самопонимания - это методологические приемы и, одновременно, это мифопоэтические приемы. Для вас, как для людей, желающих в будущем посвятить себя искусству, полезно знать, что есть поэтика приема, когда художник мыслит себя так, что хотел бы привнести в мир искусства какой-то авторский прием, какой-то прибавочный элемент, как говаривал К. Малевич, - и на нем построить свой художественный мир, свою авторскую субъективность. Один прием или сто приемов - это уже зависит от таланта.

Стоп. В этом месте я хочу, чтобы вы немного расслабились, свободнее вздохнули, поскольку дальше мы будем говорить о том, что в антропологическом воображении есть живого, относящегося к витальной онтологии и нацеленного на приумножение жизни, а что в антропологическом воображении к миру живого не принадлежит и должно быть отнесено к летальным онтологиям, к миру нежити.

Так мы довольно часто и с предыханием употребляем слова «пространство», «среда»… по-моему даже в программе этой конференции они прописаны. Говорим, «пространство мысли», «пространство межличностных отношений», забывая, что пространственными характеристиками обладают и мертвые объекты. Вот летит в космосе большой булыжник, называемый метеоритом, - сам мертвый, к миру мертвой природы относящийся, и в пространстве таком же мертвом. А когда произносим слова «пространство души» или «пространство мысли», уверенны ли мы в том, что в этот момент мы – резиденты витальной онтологии? То же самое и относительно среды: есть среда технических объектов, заведомых мертвяков, есть среда микроорганизмов, хоть и живых вроде бы, но особенных человеческих симпатий мы к ней не питаем. То есть в среде, как таковой, если мы не помыслили ее в рамках витальной онтологии, в целях сохранения и преумножения жизни, ничего привлекательного для нас, озабоченных жизнеспособностью, может и не оказаться.

Поэтому наша способность удерживать себя в пространстве живого - это отдельное усилие мысли и воли. В этом смысле, я разделяю ценностные установки того «крестового похода» за святость жизни, который на протяжении своего понтификата вел ныне покойный папа Иоанн Павел II. Святость жизни, как таковой, во всех ее человеческих проявлениях. Из этих усилий возник затем концепт культуры жизни, в отличие от культуры смерти и т.д. Тут можно вспомнить и буддийский призыв действовать всегда «во благо всех живых существ».

Во всем доходить до разделения души и духа, души живой и духа животворящего заповедал апостол Павел. Доходить до ощутимого различения, где что-то уже клонится к мертвому, а где все-таки налицо усилие к преумножению живого.

После столетия экологических усилий по защите жизни произошла, как я уже сказал, довольно четкая дифференциация экологического, органологического и витального, тоже, конечно, пространственная по своей природе. Я хотел бы, чтобы вы представили себе различие между: (1) жизнью в ее средовых выражениях, которая живет вне нас (там где-то горный орел гибнет, лошадь Пржевальского почти извели, тысячи видов живого исчезает каждый год, если не десятки тысяч); (2) жизнью органической, телесной - ведь наши тела из органов устроены (двигательных, дыхательных, органов чувств), внешне наблюдаемых, а душа наша - из отдельных способностей, как органов внутренних; и (3) тем, чем сегодня антропологическое воображение наиболее озабочено - витальностью жизни, как таковой, которую мы проживаем внутри себя, жизни, что дана нам в пользование, и которая, строго говоря, нам не принадлежит. Да, мы телесны и смертны, и когда-нибудь она покинет нас, эта жизнь, и если вы не буддисты и не верите в многократные перерождения, больше ее никогда в нас не будет, поскольку нас самих не будет. Тем не менее, мы как-то в текущем настоящем времени - проживаем вверенную нам жизнь, живущую в нас и посредством каждого из нас.

Как в экологической практике употребляется понятие природопользования, так в гуманитарно-антропологичекой можно употребить метафору жизнепользования: каждый из нас, и мы все вместе взятые используем те жизненные силы, которые Господь или природа выделили нам, и время, отпущенное нам для жизни, и нюх на различение живого и мертвого. Все это дано нам в пользование.

Жизнь, проживаемая в нас самих, - как она являет себя во времени, в нашем време-со-знавании? Вот к чему я дальше хотел бы перейти. Что повышает нашу индивидуальную и коллективную жизнеспособность, а что понижает? Почему природное, культурное и духовное наследие есть основа нашей жизнеспособности? Такова основная направленность мысли, которой я вас безуспешно пытаюсь увлечь.