Павел Лаптев / Русалочка

Павел Лаптев / Русалочка

• 
  В прошлом сезоне девочка утонула здесь. Перед отъездом сказала, что пошла прощаться с морем и… А Вы что читаете?
  
• 
  Бхагават-Гиту как она есть, а Вы?
  
• 
  Сказки Андерсена как их нет.
  

Слово мое уже далеко. Оно, сияющее в золотистых лучах вездесущего солнца парит как свободная чайка над волнующимся морем. И волны его, серебряные прозрачные капли уже трогают его нежное тело и увлекают за собой, падая в глубины морские, и в месте с ним и меня.

И не властен я бороться с этим и не хочу, потому что радость моя здесь – в этой стихии – грозной и тихой, чистой воде. Ибо жизнь здесь и начало ее.

И слышу я живительное приближение нежности на горячем песке к началу его, моря.

И трепет охватывает воды его, но не властен он над собой и не властен я над пером своим, ибо касаются уже нежные руки зеркала воды и резвые капли садятся на них, играя солнцем.

• 
  Солнце в ладонях! Мама посмотри! – и убегает нежность вместе с частью грозной стихии. А она, уже успокоясь и подставив, и отдав себя, – бери, много меня, только не уходи! – взбунтовалось и руки волн поднимая к далекому небу взмолилось. Но – молчало небо, даря свет солнца. И это много.
  

И – рассердилось небо. И нагнало тучи черные, закрывшие солнце. И ударил гром.

И уже не вижу я грани, разделяющую пространство – все слилось в неистовый театр теней и света, и вода – бушующая и злая сейчас заполнила собой все сущее.

Но только здесь, в этом представлении и есть праздник жизни. Праздник мира.

Уйди, испугавшийся, спрячься в недра страха своего и жди – нет тебя здесь и не будет, и не позовут тебя на святой пир крутые воды и не обнимут лихие ветра тело твое – молчи.

Слово мое будет петь песню бури!

Маэстро музыку!

И стремительная рука ветра кинула свой жест в кипящие волны скрипок, принявших на струны свои смычки дождевых струй, все больше и больше развивающих партию дождя. Чарующие флейты сверкнули в небе, украшая мелодию и, вознося ее в далекие высоты и – грозный барабан грома, возвещая о развязке встряхнул мир, и главная скрипка бушуя и изливаясь в красоте своей разрасталась, превращаясь в зовущую виолончель, и новый взрыв грома-барабана уже превратил ее в захватывающий контрабас-волну, всё разрастаясь и разрастаясь в движении своем разлетелся на мириады маленьких скрипок, фаготов и валторнов, довершающих тему. Но все слабее и слабее играющих, уже уставших.

А неиствующий дирижер все бросал и бросал свою палочку в бесконечный оркестр, но не слушали его и не видели его. И расстроилась тема на многие другие темы и распалась песня на куплеты.

И вдруг мощный финал грома закончил симфонию бури и неслышимые, но в своей трогательности несравнимые ни с каким залом оваций сырые ладошки захлопали уставшему оркестру. Она, стоявшая на берегу лучистым сердцем вбиравшая грозную стихию, сырая от дождя и слез радости, переполнявшие ее, видевшая так мало на этом свете и увидевшая так много сейчас, не слышавшая зовущий голос страха и слышавшая прекрасную музыку природы, почему-то казавшуюся близкой и родной; она, родившаяся так недавно, что Земля только пять раз обошла солнце и так давно, что древний океан узнал ее в юности своей; она вскинула руки и бросила невидимым музыкантам невидимые цветы.

И невидимый дирижер подхватил их на руки свои и понес по волнам. И волны играли цветами и радовались, успокоясь. А дирижер взлетя над водой понес их вверх восстающему солнцу.

И великое солнце радостно протянуло взамен цветов свои лучи – уже видимые и ощущаемые всей природой, всем морем, всем ее маленьким телом. И она, кроткая и беззащитная, закрыв глаза ладошками улыбалась, приветствуя тепло. И свет.

Закрыв глаза она плыла как вольная рыба, разрезая серебряным хвостом широкие глубины морские и волосы медуз, проплывавшие мимо, останавливаясь и дивясь игре золотых волос ее в лучах проникшего солнца.

Мягкое тело ласкали волны моря-океана. В этом сладком движении она видел счастье.

И еще. Стараясь обогнать ее, но не обгоняя; стараясь лизнуть ее, но не дотрагиваясь, излучая радость, дополняющую счастье жить, веселясь и плыть вот так свободно, когда все тебя любят и любишь всех ты, когда с тобой твоя молодость и жизнь лишь сейчас, этим мгновением, плыл серебристый дельфин.

И та, стоявшая на берегу услышала странные звуки. Дельфин говорил с ней.

Она слышала, не понимая, но страшные слова образов возникали перед ней.

Она видела одинокий корабль, несущийся по волнующимся волнам, распростив крылья-паруса. И сильная тоска защемила детское сердце и – любовь. Сияющее чувство вырвалось из груди ее и понеслось вслед уходящему судну. Уставший и плачущий криком скорби так, что плачущие вокруг рыбы и медузы выпрыгнули из воды, умерев на солнце, он догнал его и в порыве скорби вонзился в твердое тело его. И окровавленный, взвясь над темной водой, играя телом своим в лучах, умер…

Нежные руки, сырые от слез, открыли голубые глаза, впустивши солнечные лучи. В каждой слезе играли они, падая на землю, уходили вглубь ее, в темное царство плача, освещая и согревая его.

Успокоилось море, хватаясь зелеными волнами рук за прибрежные камни, чтобы лучше и ближе видеть двух голых людей, одну – большую, излучающую страх и смятение, и другую – маленькую светловолосую дочь свою – Русалочку.

И вот зеркало глади, отразившее слово мое показало маленьких прозрачных существ, окруживших его. Они весело кружили хоровод, заключив слово в тесный круг и затем, оставив это занятие, спустились ближе. И прекрасными певучими голосами, разливавшимися по волнам, говорили. И море раскачивало звуки, втягивая их в себя и вникая в них.

А прозрачные прелести, улыбаясь в доброте своей просили буйную стихию не трогать сестру свою.

• 
  Кто вы? – трубил океан, вздымая зеленую пену.
  
• 
  Мы – сестры воздуха. – звенели колокольчики-голоса. – Мы прилетели из далеких миров, узнав сестру свою здесь. – Разливалась мелодия.
  
• 
  Где ты! – громыхал океан, карабкаясь на гальчатый берег. – Приди ко мне сердце мое. А вы, - пытался сцапать он человечков, круживших подле, - летите к себе, успокоясь.
  

И вот часы запоздалого туриста описали круг – наступила ночь.

Все дети мира сего заснули, уставшие от бремени жизни, от печали и радости ее, от ее капризов, от бесконечных вопросов и от ненайденных ответов. Каждый играл ту роль, которую должен был играть, и играл хорошо, ибо играл ее с рождения. И выбор роли выбирал себе сам задолго до рождения. И ночь, удваивавшая этот мир собою – единственная из всего сущего здесь равняла всех – богатых и бедных, здоровых и больных, сильных и слабых, великих и простых, прося взамен лишь сладкий сон.

Но были и те, кто не давал ей ни своего сна со сновидениями, кто, накрывшись теплым ее покрывалом-пледом, дарил ей цветы слов, букеты фраз, поляны предложений. Они – беспокойные совы, когда весь мир спит, плетут к изголовью ночи прозрачный эфир творений, чтобы в радости своей увидеть над миром утреннее солнце.

Но когда великая луна заступает на свой пост, прокидывая тем, кто может пройти по воде светящийся путь, из самых глубин морских, совсем не заметно и тихо, красивые и одинокие выплывают на поверхность русалки. И взгромоздившись на гладкие камни, забросив свои чешуйчатые хвосты от воды и разглядывая блеск их в свете луны, они поют печальные песни одиноким кораблям. И, зачерпнув в ладони белую пену, бьющуюся о камни они вспоминают свою младшую сестру. И от этого их сердца поют вместе с ними еще печальней, еще горестней. Песни их как легкий пар подымаются вверх к небу и, собираясь в белые мягкие облака, плывут над нашим миром, чаруя.

И каждую ночь эти несколько ночей, пока маленькая девочка, приехавшая из далеких городов к подножию великой стихии, купаясь в прибрежной загороженной части моря, они выплывали и пели свои песни, как не делали этого уже долгие-долгие годы, собравшиеся в столетия. Их ранимые сердца, уставшие от гула и шума моторов – там, на верху, да и внизу, искалеченные взрывами войн в эти мгновения радости дарили миру свои сладкие волны.

И море днем было тихо и спокойно, ласкавши маленькое тело.

И вот утро – начало всех начал наступило, когда земля повернулась к солнцу тем своим боком, на котором было синее море.

• 
  Мама! Я пойду попрощаюсь с морем! –слышу я и слышат все, и слышит море.
  

Ровные гальчатые следы побежали к воде и скрылись в ней, потеряв маленькую девочку, уже взбиравшуюся на бетонные плиты.

И встав во весь маленький рост и подняв вверх руки она крикнула в зеленую даль:

“ До свидания, море! “ А море – чуткое дитя земли заплакало, так как умело, так как смогло своими солеными слезами.

Но никто не услышал.

А море – в печали и нарастающем горе взмутилось, бросая волны рук в бесконечное небо и закричало, как могло: “ Нет! “

Но никто не услышал.

А море – в буйстве и силе своей безумное и рыдающее схватило водяной рукой своей крохотный островок жизни и бросило на тело свое.

И невидимые глаза его, сырые от слез засветились радостью, и невидимые губы его прижались к девочке, целуя ее.

И тогда весь мир живой и не живой встрепенулся и испугался. Все живущие и смотрящие вскричали и взмолились отпустить ее.

А море, наслаждавшееся почти бездыханным телом говорило: “ Я люблю ее! “

Но еще больше требовал мир: “ Отпусти, ты погубишь ее! “

“Отпусти. Она – человек! “

И снова зарыдал океан, но, нежно подняв на руки дочь свою он отнес ее на берег и оставил подбегающим людям.

И скрылся в себе, в глубине своей на долгое время, тоскуя и сердце его поднимало над тихой гладью голубой свет печали.

Но не выдержало и оно.