Основные концепции социальной мобильности

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Ростовский государственный университет путей сообщения

Министерства путей сообщения Российской Федерации»

С.К. Кутахин

Ростов-на-Дону

1. 
   Марксистская концепция социальной мобильности
   
2. 
   Концепция социальной мобильности М. Вебера
   
3. 
   Концепция «круговорота элит»
   
4. 
   Теория социальной мобильности П. Сорокина
   
5. 
   Основные тенденции и особенности социальной мобильности в развитых обществах
   
6. 
   Социальная мобильность в постиндустриальном обществе
   
7. 
   Функционализм как основополагающий принцип современных стратификационных концепций
   

В эти периоды социальную трансформацию характеризует не только появление ранее невозможных позиций в существующей системе стратификации, но и таких явлений, как адаптация к вновь возникающим статусно-ролевым позициям. Последняя предполагает переоценку и перегруппировку оснований как социальной, так и личной идентичности. Российский ученый Е.М. Авраамова называет эти процессы очень точно и определенно «кризисом социальной идентичности»¹.

Социальную мобильность нельзя рассматривать в отрыве от других тенденций, происходящих в современном мире. Речь идет, в первую очередь, о таких всеобщих тенденциях и факторах, как глобализация мирового пространства, интеграция в сфере экономики, политики, образования, информации, с одной стороны, и как дезинтеграционные процессы – с другой.

Эти процессы носят планетарный характер и проявляются в различных формах и на различных уровнях: на уровне глобального общества в целом, региональных сообществ, локальных обществ и отдельных субъектов. Интенсивность и динамизм социальных явлений, глубина социальных изменений ставит перед социальной философией задачи теоретического осмысления многих процессов, категорий, понятий.

Не вызывает сомнения, что все вышесказанное существенно обогащает само содержание и основные характеристики понятия «социальная мобильность». Без всестороннего теоретико-методологического анализа процесса формирования и развития в социальной философии этого понятия не возможен сколько-нибудь серьезный научный анализ динамичных социоструктурных трансформаций в российском обществе, переживающем ныне период ускоренной социальной мобильности.

Тем более, что российский опыт социальных изменений не менее уникален, чем любой опыт социальных преобразований в известных науке обществах. По мнению некоторых исследователей, в этом опыте нашла отражение уникальная ситуация скоротечной нисходящей мобильности целой нации, включающей в себя не один, а множество народов и национальных групп.

Почти мгновенный по историческим меркам распад сверхдержавы на отдельные аморфные составляющие привел повсеместно на территории бывшего СССР к глубочайшему государственному, политическому и экономическому кризису. Мы являлись свидетелями небывалого падения промышленного производства, изменения профессиональной структуры населения. Подобные ситуации никак не предусматривались ни одним из известных теоретических построений.

Понимание современных трансформационных процессов в российском обществе невозможно без всестороннего анализа основных концепций социальной мобильности. В предлагаемом учебном пособии рассматриваются основные концепции мобильности, поскольку социально- экономические предпосылки данных концепций были связаны с глобальными изменениями в способах производства, отношениях собственности, глубокими социальными трансформациями. Это, в свою очередь, наполняло новым содержанием само понятие «социальная мобильность».

Основные концепции социальной мобильности очень тесно, а скорее всего и прямо, связаны с теориями развития общества, классовой теорией, теорией неравенства, стратификации и др. В социальной философии, как мы выяснили ранее, принято различать мобильность в традиционных обществах и социальную мобильность в открытых, индустриальных обществах. В доиндустриальных, традиционных обществах существовала ярко выраженная закрытая иерархическая система с четкими и непроницаемыми границами: рабство, касты, сословия. Принадлежность к ним тесно предопределяла место человека в обществе, ограничивая резко или вообще не допуская социальных перемещений в иерархической структуре общества.

Возникала некая неадекватность социальных институтов реально сложившейся стратификационной структуре. На этой основе наблюдался рост социальной напряженности и конфликтности между нарождающимися новыми слоями и сопротивляющимися институционными перегородками, завершающийся открытыми столкновениями.

Острота данных столкновений определяется степенью стремления высших слоев к консервированию выгодной для них социальной структуры и уровнем эголитаристских устремлений низших слоев¹.

В индустриальных обществах, развивающихся на путях рыночной экономики и гражданского общества, стратификационные границы, напротив, размыты и проницаемы. С. Липсет и Р. Бендикс полагают, например, что мобильность обеспечивает стабильность современного индустриального общества, поскольку относительно открытый доступ к позициям элиты создает возможность способным и честолюбивым представителям низших слоев совершить восходящую вертикальную мобильность.

В этом случае мобильность выполняет роль предохранительного клапана, уменьшающего вероятность революционных выступлений масс.
1. Марксистская концепция социальной мобильности
Наибольший практический интерес представляют концепции мобильности открытого, индустриального общества. Следует отметить, что основные его концепции формировались как некий вызов марксистской концепции.

Действительно, можно легко проследить, что какие бы сложные коллизии не возникали между представителями разных направлений западной социологии, их главными противником и объектом критических атак были социологические концепции К. Маркса. По замечанию английского историка социологии Джона Меджа, «европейские ученые в прошлом столетии были вовлечены в постоянный спор с марксизмом, и даже когда противник не назывался, можно обнаружить фрагменты диалога, нацеленного на марксизм».²

Концептуальные подходы в западной социологии к проблемам социальной стратификации и социальной мобильности в индустриальном обществе принципиально отличались от трехчленной модели классовой структуры, господствующей в марксистской социологии.

Исходя из вышеизложенного, рассмотрим, прежде всего, марксистскую концепцию мобильности, которая основывается на таком фундаментальном понятии марксистской теории как «социально-классовая структура общества». Как известно, Маркс рассматривал понятие «социальный класс» как объективно данную характеристику экономической структуры общества, отражающую полярность интересов собственников капитала и рабочих, им не обладающих. Даже в новых исторических условиях марксистская социология продолжала отстаивать положение об определяющей роли собственности на средства производства как определяющего фактора социальной дифференциации общества. По версии К. Маркса, частная собственность, обеспечивающая неравное распределение материальных благ, способствовала вертикальному расслоению общества и образованию двух основных классов – эксплуатируемых и эксплуататоров – с соответствующим им социальным неравенством. Социологическая теория К. Маркса сочетает в себе понимание общества как системы (понятие формации, способ производства как основа социальной структуры, принцип детерминизма) с диалектическим историзмом (развитие как борьба противоположностей, классовая борьба как способ разрешения антагонических противоречий).

Однако, по мнению некоторых российских ученых, абсолютизация в марксистской социологии экономического критерия социальной дифференциации вела к недооценке других. Например, таких как: функциональный, статусно-ролевой, профессиональный, социально-демографический критерии. Это неизбежно упрощало многомерную область социальных связей и отношений в обществе, игнорировало реальное наличие и глубину внутренней стратификации общества. По мнению Э.А. Капитонова, узость подобного подхода формировала неадекватное реальности и тормозящее роль стратификации в обществе представление о социальной структуре. Он выделяет четыре основных недостатка такого подхода применительно к советскому периоду и советской социологии: ¹

1) сведение критериев социальной дифференциации только к отношению к средствам производства и характеру труда;

2) представление о равенстве шансов и постоянной тенденции увеличения восходящей социальной мобильности, связанной с процессом дестратификации общества (через уничтожение классов);

3) представление о стратификационных возможностях как сугубо дружественных и бесконфликтных, основанных на интересах «советского народа»;

4) вуалирование реального неравенства социальных групп по отношению к собственности, престижу власти и бюрократического (номенклатурного) механизма управления динамикой социальной структуры. С этими, очень удачно подмеченными вышеназванным автором недостатками, присущими социологии советского периода, трудно не согласиться.

Большинство советских гуманитариев, называя себя марксистами, таковыми не являлись, так как применение ими марксовой теории «социального класса» неизбежно привело бы их к признанию существования социального неравенства, имущественного расслоения советского общества и, в конечном счете, – к констатации того, что партийно-государственная элита обладала многими чертами класса.

В советской литературе термин «социально-классовая структура» использовался упрощенно, вне контекста с социальным неравенством. Советская версия социально-классовой структуры социалистического общества, хотя и считалась марксистской, таковой не была, так как строилась на немарксистской бесконфликтной парадигме. Она постулировала социальную бесконфликтность, движение общества к социальной однородности и прогнозировала образование в отдаленной перспективе бесклассовой структуры. Однако именно на базе общенародной собственности пышно расцветала номенклатура, привилегии, появилась «теневая экономика». В конечном счете отказ от принципа неравенства разрушил советскую систему и погубил социалистический эксперимент.

Можно привести достаточно аргументов в пользу данной посылки.

Во-первых, в любом обществе, кроме владения собственностью, кто-то должен осуществлять оперативный хозяйственный контроль за ней. Возможность распределения материальных и денежных ресурсов часто оказывается более важной и выгодной, чем прямое владение собственностью. В этом варианте у распорядителя преимущество безответственности, ведь он имеет дело с чужой собственностью. Таким образом, при неграмотном управлении у армии чиновников риск небольшой, а социальные преимущества очевидны.

Во-вторых, общество всегда имеет определенную государственную, политическую организацию, а значит, появляются лидеры, государственные менеджеры, чиновники, которые объективно должны иметь больше прав, иначе они просто не смогут выполнять функции государственного управления. Практически в любом обществе такие социальные группы занимают определенный статус, который объективно порождает социальное неравенство.

Письменная история человечества пока не знает ни одного общества без социального неравенства. Социальное неравенство многолико, оно проявляется в самых различных формах и на разных ступенях социальной организации. Опросы показывают: люди достаточно хорошо представляют свое место в социальной иерархии, остро ощущают и болезненно реагируют на социальное неравенство, что нередко выражается в социальных конфликтах.

В-третьих, есть основания полагать, что в природе человека генетически заложено стремление к доминированию над другими людьми. Это стремление в разной степени выражено у отдельных лиц. Человек или социальная группа, получив власть, всегда стараются, открыто или замаскировано, ее использовать. Эти процессы можно регулировать (представительная демократия, разделение властей, ротация государственных чиновников), но устранить полностью нельзя.

В четвертых, общество объективно заинтересовано выдвигать для управления на вершины власти самых способных, одаренных и тем самым вынуждено создавать такие условия, чтобы люди стремились, имели желание занимать эти места. Социальное неравенство – это своего рода инструмент самосохранения общества, с помощью которого оно сознательно обеспечивает замещение наиболее важных постов способными и квалифицированными людьми, своего рода элитой – политической, экономической, научной, военной и т.п. Ошибки таких людей или их некомпетентность могут обходиться обществу слишком дорого. Поэтому нужно создавать некоторые преимущества в общественном статусе, социальном положении, стимулируя выдвижение самых способных людей. Фундаментальной теоретической основой социального неравенства, стратификации является само развитие цивилизации. Каждая отдельная личность не может овладеть всеми достижениями материальной и духовной культуры. Возникает специализация людей и вместе с ней – более и менее ценные виды деятельности. Люди не равны по своим способностям, воспитанию и образованию. Вот объективная основа стратификации.

Ориентация марксистской концепции социальной стратификации на экономический критерий и вуалирование реального неравенства породили в советский период и специфическое понимание социальной мобильности. В советской социальной философии это понятие довольно часто обозначалось термином «социальные перемещения», под которым и понималось изменение индивидом или группой социальной позиции или места в структуре общества.

Перемещения социальные являются здесь формой социального воспроизводства.

Данный подход признавал за социальной мобильностью или социальными перемещениями статус важнейшего основания для обеспечения социальной стабильности в обществе и, в какой-то мере, – для укрепления позиций господствующих классов. Вместе с тем, считалось, что они не меняют сути социального строя, соотношений классов и социальных слоев. На этом основании базировались критики основных теорий западных социологов, усматривающих в динамике социальной мобильности показатель «открытости общества», его демократичности. Достаточно посмотреть раздел «перемещения социальные» в «Кратком словаре по социологии» – одном из первых советских изданий такого рода в области социологии как специальной науки, – чтобы найти подтверждение вышесказанному. «Основной недостаток западных концепций перемещений социальных состоит в изображении индивидуальных перемещений как универсального изменения в социальной структуре»¹. «При социализме социальные перемещения являются отражением сложившихся отношений между классами и социальными слоями, прежде всего по поводу распределения и закрепления различающихся по своему характеру видов труда»².

Такое понимание «социальных перемещений» сродни понятию «текучесть кадров» и способствует, скорее всего, удовлетворению разного рода профессиональных и бытовых потребностей работников, позволяет реализовать индивидуальный выбор, является своеобразным индикатором социального динамизма.

Рассмотренная нами советская версия марксистской социально-классовой структуры, как мы заметили ранее, по сути своей не являлась марксистской. Данная версия не вписывалась и в ленинскую теорию классов.

В своей работе «Великий почин» Ленин дал всестороннее и, по нашему мнению, лучшее определение классов, показав, что классы – это большие группы людей, различающиеся по своему месту в системе производства, по их отношению к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, и способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают¹.

Применение пяти классообразующих признаков, указанных Лениным, к анализу классовой структуры социалистического общества давало бы вполне адекватное представление о реальной имущественной дифференциации советского общества.

И тогда было бы ясно, куда следовало относить по этой классификации партийную и хозяйственную номенклатуру, которая также, по ленинскому определению, обладала всеми необходимыми классообразующими признаками. Скорее всего, она являлась не просто самостоятельным классом, а в силу её возможностей распоряжаться собственностью, иметь значительную долю общественного богатства, играть определенную роль в организации труда – главным, основным классом общества. В данном контексте перемещение индивида из одного класса (рабочего) в другой (номенклатуры) нельзя рассматривать как перемещение, не меняющее сложившееся соотношение классов и социальных слоев, как перемещение, способствующее только удовлетворению различных профессиональных и бытовых потребностей работников.

В этом случае можно определенно говорить, что с развитием общества его социальная структура все более усложняется, и отдельные группы людей находятся как бы на стыках разных классов, пластов и социальных групп, а это, в свою очередь, требует изменения самой концепции социальной мобильности.

Некоторые российские ученые, например Л.Г. Ионин, говоря о возрастании классификационных критериев в современном обществе, отмечают, что при этом классификации переплетаются, взаимодействуют и образуют сложные структуры. Эти сложные классификационные структуры он называет «кластеры»².

Очевидная невозможность дать объективную характеристику структуры общества в рамках только социально-классовой марксистской теории вовсе не означает её полную несостоятельность. Подчеркнём, что это и не являлось нашей целью. Суть нашего анализа скорее всего состояла в желании продемонстрировать необходимость расширения возможностей метода за счет других, например, стратификационных теорий.

Заметим, что в настоящее время ряд российских ученых (в частности, В.Ф. Анурин) весьма продуктивно использует ленинское определение классов в анализе тенденций стратификации современного российского общества, включая в число критериев социальной стратификации такие, как отношение к собственности, место определенных социальных групп в системе организации труда, размеры доходов различных слоёв общества¹. В.Ф. Анурин также считает неправомерным противопоставление классового подхода стратификационному, так как классовое деление не только не исключает стратификации общества, но предполагает его расслоение по совокупности ряда стратовых признаков. Общепризнанным в западной социологии считается деление общества на высший (правящий) класс, средний и низший классы (иногда указываются от шести до восьми классов, но расширение их численности обычно проводится на базе трех указанных классов). В целом такой подход не противоречит марксовой версии социальной классификации, согласно которой при любом типе экономической организации общества имеется класс, владеющий средствами производства и осуществляющий контроль над ними, и есть класс, живущий за счет продажи своей рабочей силы. В этих двух основных классах Маркс выделял иерархические социальные слои: внутри буржуазии – мелкую буржуазию, которая по своему положению в социальной иерархии отличается от владельцев важнейших средств производства (заводов, земель), а внутри пролетариата – люмпен-пролетариат. В данном марксовом тезисе обозначен достаточно широкий диапазон социальной классификации и стратификации.

Любое общество рано или поздно вступает в период более интенсивного развития. В этом случае процессы социальной мобильности также начинают стремительно изменяться, ускоряя, в свою очередь, общие перемены. Идёт интенсивное разрушение прежних характеристик социальной мобильности, замена их новыми качествами. Функции обновления особенно отчетливо проявляются в определенных этапах индустриализации, через которые в Новое время прошли все страны Запада.

В последние сто с лишним лет эту индустриализацию прошли и многие неевропейские страны, модернизируя свое хозяйство, социальные отношения, традиционную культуру. В ходе индустриализации происходит по преимуществу вынужденное массовое переселение людей из сельской местности в города. И в городах, и в сельской местности зарождается товарно-промышленное производство, которое затем стремительно расширяет свои масштабы, стимулируя внедрение новых технологий труда. Все это, в свою очередь, ведет к появлению новых профессий и специальностей, дифференцирует квалификацию работников, что сопровождается повышением образовательного уровня, увеличением информированности людей, расширением их мировоззренческого горизонта. Меняются способы социализации детей и молодежи. Эпоха индустриальных обществ требовала новой концепции социальной мобильности, учитывающей вышеназванные изменения и возрастную динамику классификационных критериев.

Решить поставленную задачу в определенной степени смогла концепция, основанная на теории стратификации.

Сам термин «ситуация» (Situs – положение, лат.) означает еще и совокупность условий, в которые включены субъект и объект социальной деятельности.

Совокупность определенных условий, разумеется, не может быть статичным явлением; изменясь, эти условия изменяют как классовую, так и статусную ситуацию индивида, продуцированную той или иной формой социальной мобильности.

Вебер полагал, что базисными категориями классовых ситуаций любого типа являются «собственность» и «недостаток собственности»¹.

Однако в отличие от К. Маркса он считал, что общественное положение не всегда сводится лишь к владению собственностью. Могут быть люди, например, обедневшие аристократы, генералы, которые, не имея большой собственности, обладают большим политическим весом. Или, например, крупные промышленники в Германии, обладая громадным состоянием, не имели достойного социального статуса только потому, что не были немцами по национальности.

Престиж тоже в решающей мере определяет положение человека в социальной структуре. К примеру, престиж спортсмена, актера, модели можно обменивать на экономическую выгоду. Политическая власть также относительно независима от собственности.

В реальном обществе возможны и другие различные варианты. Человек может быть богатым, но не иметь необходимого статуса, образования, политического влияния. Такое положение в западной социологии обозначают термином «статус несовместимости». Люди, испытывающие статус несовместимости, чувствуют разочарование, неудовлетворенность, склонны к экстремизму. Если у человека имеется более высокий ранг в одном статусе и относительно низкий в другом, то он старается подчеркивать свой высокий статус, а когда его оценивают окружающие люди, то они видят, в первую очередь, его низкий статус. Вот где основа для возможных конфликтов.

Например, профессора университетов стремятся, чтобы их оценивали с точки зрения их образованности, научных достижений. Но многие люди вне университетов игнорируют их претензии и оценивают их статус как весьма низкий, так как им не хватает политического влияния, власти и материального богатства. Выражение «вульгарный богач» подчеркивает статус несовместимости многих богатых людей.

В противоположность чисто экономически детерминированной классовой ситуации М. Вебер понимал под понятием «статусная ситуация» любой «типичный компонент жизненной судьбы любой, который детерминирован специфическим позитивным или негативным социальным оцениванием почести»¹. Статусные группы имеют некое аморфное состояние, но как раз эта аморфность создает определенные возможности для интенсификации социальной мобильности. Понятие статусной почести вырывается за рамки классовой ситуации и не обязательно связана с ней, а, напротив, по выражению Вебера, находится в чёткой «оппозиции» ко всему, что связано с собственностью. Другими словами: речь здесь идет о том, что и имущие и неимущие могут принадлежать к одной и той же статусной группе. Правда Вебер спешит оговорить то, что «видимое равенство, создаваемое социальным оцениванием, с точки зрения долговременной перспективы не поделено»².

М. Вебер, таким образом, полагал, что стоит определять стратификацию по таким параметрам, как собственность, престиж, власть. Именно они создают статус любого человека или группы. По ним можно выделить три группы: низшую, среднюю и высшую. Основной показатель стратификации общества по материальному положению – уровень материального положения 10-ти процентов населения, находящегося на верху социальной лестницы и внизу. Их соотношение может точно показать степень конфликтности, антагонизированности конкретного общества. Между этими двумя социальными группами должны находиться «средние классы».

Этим термином, по мнению М. Вебера, «описывают тех, кто владеет всеми видами собственности или обладает конкурентоспособностью на рынке труда, благодаря соответствующей подготовке, тех, чья позиция укрепляется благодаря таким источникам»¹. В данную категорию включаются чиновники, зажиточные крестьяне, лица свободных профессий, а также рабочие, которые по выражению Вебера, занимают исключительно монополистическую позицию. Чем многочисленней средний класс, чем лучше его социальное самочувствие, тем стабильнее развивается общество, тем в большей мере оно застраховано от социальных конфликтов.

Стратификационная теория М. Вебера, как мы отмечали выше, сыграла исключительно важную роль в развитии понятия «социальная мобильность».

Во-первых, она, как мы уже говорили, показала исключительную многослойность современного общества и то, что перегородки между стратами не такие уж непроницаемые.

Во-вторых, М. Вебер показал, что дифференциация этих слоев не является результатом классовой борьбы и классовых революций. Он однозначно высказывается по этому поводу в статье «Основные понятия стратификации»: «Дифференциация классов единственно только по критерию собственности не является «динамичной», иначе говоря, она не является результатом классовой борьбы или классовых революций»². Он приводит исторические аналогии, демонстрирующие возможность существования различных классов без какой-либо классовой борьбы. Возникающие конфликты, разумеется, иногда перерастали в революционные конфликты, но это не должно с неумолимостью приводить к изменению экономической организации. Такие конфликты, по мнению Вебера, являлись в основном перераспределением богатств. Он предлагает именовать их «революциями собственности».

В отличие от марксовой теории об антагонизме классовых противоречий и неизбежности их революционного разрешения, гуманистическая парадигма М. Вебера создает предпосылки для многовариантности жизненных ситуаций каждой личности или, как говорил сам Вебер, для развития специфического «стиля жизни». Совокупность этих «специфических стилей жизни» составляет наиболее важный источник развития социальных страт, обеспечивающий возможность наиболее способным и предприимчивым индивидам свободный переход на другие социальные позиции, приближенные к позиции элит.

Процессы социальной мобильности формируются из целенаправленной активности людей по достижению жизненных целей, а также поддерживаются как общественной самоорганизацией (традиционными запретами и стимулами, семейными отношениями, религиозными традициями, правами, обычаями), так и системно-эмоциональными структурами – правовыми регуляторами, образовательной системой, различными способами стимулирования трудовой активности со стороны государства, церкви, профессионально-корпоративной среды. В совокупности указанные факторы и предпосылки, поддерживающие процессы социальной мобильности, предоставляют немало возможностей разным группам варьировать свои действия для достижения необходимого статусного положения.

Значение этих неэкономических факторов не могло быть не замечено М. Вебером. В работе «Протестантская этика и дух капитализма» он исследует факт влияния вероисповедания на процессы социального расслоения в обществе. Профессиональная статистика стран со смешанным вероисповедным составом выявило явление, на которое обратил внимание Вебер, а именно: «преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и, прежде всего, среди высших квалифицированных слоёв рабочих, и, прежде всего, среди высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий»¹.

На основе глубокого и весьма убедительного анализа ему удается установить важное причинное соотношение: «своеобразный склад психики, привитый воспитанием, в частности, тем направлением воспитания, которое было обусловлено религиозной атмосферой родины и семьи, определяет выбор профессии и дальнейшее направление профессиональной деятельности»².

Следует сказать о том, что им выявлена и другая, не менее полезная для современного российского исследователя закономерность: «национальные и религиозные меньшинства, противостоящие в качестве «подчиненных» какой-либо другой «господствующей» группе, обычно именно потому, что они добровольно или вынужденно отказываются от политического влияния и политической деятельности, концентрируют все свои усилия в сфере предпринимательства; этим путем наиболее одаренные их представители стремятся удовлетворить свое честолюбие, которое не находит себе применения на государственной службе»³.

В контексте вышеупомянутой работы М. Вебера отчетливо прослеживается попытка автора вновь высказаться против абсолютизации в марксовой концепции экономического критерия социальной дифференциации и элиминированию других.

В то же время эти «элиминированные» критерии не могут являться первопричиной экономических явлений. М. Вебер предостерегает от такого подхода уже в самом начале своей статьи при постановке проблемы, отметив, что «принадлежность к определенному вероисповеданию выступает не как причина экономических явлений, а до известной степени как их следствие»¹.

Вебер также определяет базисные принципы своей исследовательской парадигмы. Эти принципы он выражает одним, но достаточно емким понятием «исторический индивидуум». Данное понятие, пишет Вебер, включает в себя целый комплекс связей, «существующих в исторической деятельности, которое мы в понятии объединяем в одно целое под углом зрения их культурного значения»².

Со всей очевидностью здесь можно выделить три аспекта рассмотрения проблемы: деятельный (рассматривающий личность в качестве деятельного индивида), системно-функциональный и культурологический. Только в таком случае (по Веберу) можно выполнить главную методическую задачу в исследовании социальных явлений, суть которой состоит не в подведении реальной «действительности под абстрактные родовые понятия, а в расчленении её на конкретные генетические связи, всегда сохраняющие свою индивидуальную окраску»³.

Деятельность, а точнее целерациональное действие, является методологической основой для социологии М. Вебера. Он как бы отмежевывается от теорий, берущих в качестве исходной реальности социальные «тотальности» («народ», «общество», «государство», «экономика») и рассматривающих индивида в качестве «клетки» большого социального организма. Подобная аналогия (по Веберу) могла бы иметь место лишь в случае полного отрицания фактора сознания, лежащего, согласно его теории, в основе социального действия индивида. Именно эта посылка заставляет Вебера в своих исследованиях ориентироваться не на некоторое социальное целое, а на индивида¹.

Методологический индивидуализм М. Вебера, по мнению И.С. Кона, тесно связан с трактовкой им общества и всего исторического процесса в целом как взаимодействия индивидов. В социологических теориях такой подход называется социологическим номинализмом. Он (подход), конечно, не даёт возможности полностью понять результаты общественного процесса, но, по нашему мнению, может быть полезен при исследовании различных форм социальной мобильности в условиях постсоветской российской действительности, когда личность стала рассматриваться как активное социальное начало, а не «винтик» в огромном механизме административно-командной системы, и в тоже время – как некий социально-исторический тип способности к деятельности².

По нашему мнению, это обстоятельство пробуждает внимание ряда исследователей к индивидуалистическим концепциям в домодернисткий и модернистский период.