Ю. Н. Вознесенская Путь Касандры, или Приключения с макаронами

Иеромонах Серафим (Роуз) Платинский

• 
  А если бы он вез макароны?
  
• 
  Реплика из старого русского фильма
  

Глава 1

— Только тихо, Индрик! Он, кажется, спит...

Индрик слегка нырнул рогом в знак со­гласия и стал ступать еще осторожнее, ста­раясь не нарушить таинственную тишину мертвого леса.

Фафнир спит чутко, по нам удалось по­дойти необнаруженными к самому входу в пе­щеру. Из громадной черной дыры с оплав­ленными краями, шипя, вырывались клочья горячего желтого пара. Я соскользнула со спины единорога, подкралась к скале сбоку от пещеры и осторожно начала карабкаться наверх, стараясь, чтобы ни один камушек не сорвался у меня из-под руки, ни один обго­релый куст не хрустнул под ногой. Кое-как зацепившись на закоптелых камнях над са­мым входом в пещеру, я развязала и сняла свой пояс — длинный шнур, свитый из шелковых и золотых нитей, в который были вплетены три волоска из моей косы. Я свя­зала из пояса петлю, приготовилась и кив­нула Индрику — пора!

Встав прямо напротив пещеры, Индрик по-лебединому выгнул шею и запел прекрас­ную песню без слон. Звук его голоса был по­добен виолончели. В ответ из пещерного зева раздался мощный рык и выметнулся длинный язык пламени. Прямо в лицо мне пахнуло жаром, глаза защипало от едкого дыма. Но Индрику огненное дыхание драко­на было нипочем, он только покрепче упер­ся копытами в рыхлую золу, чтобы не быть снесенным горячим вихрем, да опустил свои длинные ресницы, оберегая глаза от взмет­нувшегося пепла.

— Ты че тут развопился, козел одноро­гий? Че спать не даешь? — просипел Фафнир, высовывая из пещеры бородавчатую морду и скаля кривые зубы. Он откашлялся, сплю­нул гарью и добавил:

— Счас я поджарю тебя на ужин, козля­тина вопиющая!

Индрик, изящно переступая тонкими но­гами, сделал перед самой мордой дракона не­сколько танцующих шагов вправо и влево. Тот вытянул шею, поводя головой и глядя па единорога то одним, то другим глазом, как петух па букашку. Индрик выразительно глянул на меня — теперь ты! Я прикинула шири­ну петли, чуть-чуть ее раздвинула и ловко на­бросила волшебное оружие на голову драко­на. Фафнир рванулся вперед, петля сосколь­знула на его морщинистую шею и улеглась рядом с толстой золотой цепью, которую он носил как знак принадлежности к самым кру­тым рептилиям. Дракон рванулся, и меня снесло с карниза над пещерой: вмиг я оказалась у него на спине, удачно угодив как раз между двумя отростками гребня.

Фафнир взвыл, присел на все четыре лапы, мотая го­ловой и бестолково крутя грозным шипастым хвостом. Но дракон уже не мог причи­нить нам зла: пояс девственницы и песня единороги сделали его беспомощным. Лапы чудища подогнулись и разъехались в стороны, он улегся прямо в пепел, повернул ко мне голову и выпустил большую мутную слезу из круглого зеленого глаза с продолговатым зрачком. Слеза плюхнулась в горячий пепел и тут же с шипеньем испарилась.

— Слышь ты, дева! Отпустила бы ты ме­ня, а? Надо мной другие драконы смеяться будут — девчонка и козел одолели!

— За «козла» ответишь, — мягко заметил Индрик. — Пора возвращаться, госпожа моя!

Мы отправились к замку: впереди Инд­рик, распевающий громкую песнь торже­ства, а позади я верхом на укрощенном дра­коне, изредка взвывавшем дурным голосом от непереносимого унижения.

Замок, в котором сейчас жили-были мы с друзьями, стоял на высоком холме за ле­сом. Издали он казался целым городком — такое множество башенок с флюгерами и шпилями громоздилось над его высокими зубчатыми стенами. Когда мы приблизи­лись к главным воротам, на площадку надвратной башни вышли мальчишки-герольды, подняли трубы и протрубили что-то победно-героическое. Со скрипом опустился мост, с лязгом поднялась массивная чугунная решетка в воротах, и мы торжественно вступили на замковый двор. Я привязала конец своего пояса к кольцу пустой коновязи и оставила возле нее Фафнира; все наши лошади стояли сейчас в конюшнях, иначе пришлось бы дракону терпеть унизительное для него соседство.

— Госпожа моя, я могу удалиться, если се­годня больше тебе не нужен?

— Конечно, Индрик, иди. Благодарю тебя за добрую службу.

— Спасибо и тебе за эту сказку, госпожа Кассандра. Пока, ящерка-переросток! Наде­юсь, тебе не дадут здесь скучать!

Кивнув дракону, Индрик свел все четы­ре ноги в одну точку, покачался над нею, а потом одним длинным прыжком-перелетом перемахнул через пятиметровую стену.

— Вали отсюда, козел однорогий, — про­ворчал Фафнир, когда Индрик уже не мог его слышать.

Я засмеялась и пошла к донжону — глав­ной башне замка. Там на втором этаже рас­полагался наш пиршественный зал, в кото­ром должны были ждать меня друзья и воз­любленный. Поднимаясь по широкой каменной лестнице, на площадках которой стояли рыцарские доспехи, а на стенах висели выцветшие знамена армий и штандарты королей, я на ходу переменила свой облик: взамен простого белого платьица сочинила себе тяжелый парадный наряд из темно вишневого бархата, а косу распустила и завила длинными локонами. Затем, толкнув обеими руками тяжелые двери, я торжественно вступила в зал.

Все уже собрались и пировали за длинным дубовым столом, уставленным оловянной и серебряной посудой, яствами, кувшинами и свечами. В огромном камине полыхало пламя, а перед ним лежали задумчивые лохматые собаки, лениво покусывая принесенные от стола кости; бродячий музыкант меланхолически перебирал струны лютни, напевая вполголоса какую-то балладу, но его похоже, никто не слушал. Правда, на скамье рядом с ним, па пушистой рысьей шкуре лежал в небрежно изящной позе наш красавец Парсифаль, но он прозаически спал, посапывая точеным носом. Влюбленные ворковали, приятели беседовали, кто-то нехотя пил... Поэт Мэрлок бездумно водил золотым карандашиком по табличке слоновой кости, чертя вместо изысканных куртуазных стихов вполне бессмысленные завитушки. Генрих дразнил своего попугая, а тот нервно переступал когтистыми лапа­ми по широкому плечу хозяина и тянулся к бокалу с вином в его руке.

— Уа, дорогие, вот и я! Нее обернулись ко мне и радостно враз­нобой закричали:

— Смотрите, кто пришел! Уа, Сандра!

— Где же ты пропадала, Сандра?

— Да так, гуляла в лесу, пленяла дракона.

— Рассказывай сказки! Как это ты могла в одиночку справиться с драконом? — недо­верчиво пробасил Генрих, отмахиваясь от на­зойливого клюва своего попугая-пропойцы.

— И зачем это юной девушке пленить дра­конов? — насмешливо протянула красавица Энея. — Пленять нужно прекрасных принцев и безупречных рыцарей, а они все здесь.

— Ну это мы все умеем, это так просто, — сказала Изольда, обнимая Мэрлока. Поэт ласково и снисходительно скос ил па нее гла­за и погладил лежащую на его плече ручку.

— Налейте мне вина, я устала, — сказала я, подходя к своему обычному месту рядом с Эри­ком. Он вскочил, поцеловал мне руку и ото­двинул тяжелое кресло, чтобы я могла сесть.

— Что же ты не помог своей красавице спра­виться с драконом. Эрик? — поддела его Энея.

— Ей наверняка помогал Индрик, она обычно берет его с собой в такие волшебные экспедиции, - заметил Мэрлок. Он всегда немного завидовал моей дружбе с единоро­гом. Поэт хорошо знал, что можно приду­мать и создать фантомного единорога в Ре­альности, по это не будет подлинный чудо-зверь старинных легенд: настоящих едино­рогов не сочиняют, а вызывают, и они дру­жат только с девственницами, а девствен­ность тоже нельзя сочинить: она, как и еди­норог, либо есть, либо нет.

— В самом деле, Сандра, почему ты меня не позвала с вами? — хмуро спросил Эрик.

— Ты же знаешь, любимый, что Индрик не захотел бы идти с тобой.

— Знаю, Индрик водит компанию толь­ко с невинными девушками. Но твоя невин­ность это не моя вина — это моя беда.

Все засмеялись, а самый старший из нас, Артур, сказал:

— Прости, очаровательная Кассандра, но как-то не верится, что ты, пусть даже на пару с единорогом, сумела одолеть дракона.

— Любезный мой Артур и вы мои храб­рые друзья и прекрасные подруги! Если вы готовы оторваться от ужина и совершить вместе со мной небольшую прогулку, я при­глашаю вас спуститься вниз и познакомить­ся с Фафниром.

Шумная компания покинула зал и спус­тилась во двор к коновязи, возле которой, свернувшись огромным колючим клубком, лежал присмиревший дракон. Его долго раз­глядывали, ужасаясь его величине и безоб­разию, поздравляли меня и просили проще­нья за недоверчивость и шутки. Потом ста­ли решать, что же делать с драконом даль­ше: держать ли в качестве сторожа при зам­ке, подарить какому-нибудь соседнему коро­лю или отпустить на волю, взяв с него дос­тойный выкуп?

— И для чего нам в замке такое страши­лище? — засомневалась робкая Изольда.

— Я бы на твоем месте оставила его при себе в качестве личного хранителя твоей не­винности, — посоветовала Энея.

- Ты можешь получить за свой подвиг хо­рошие деньги, — сказал Ланселот Озерный, доселе молчавший, — если запечатлеешь его и продашь в Банк-Реаль для использования в кошмарниках: их монстры в сравнении с ним весьма проигрывают, твой выглядит куда натуральнее.

— А что думает об этом сама великолеп­ная и прелестная победительница драко­нов? — спросил Генрих.

Вес выжидающе посмотрели на меня, в том числе и стряхнувший дрему Фафниру. Я же никак не могла выбрать правильное ре­шение. Мои размышления прервал Парсифаль: желая продемонстрировать свое бес­страшие, он достал сигарету, подошел к самой морде Фафнира и, углядев между зубов тлеющий уголек, подцепил его кончиком кинжала, поднес к сигарете и прикурил. Все ахнули. Фафнир скосил вниз, на Парсифаля, один глаз, прижмурил его, и на горящую си­гарету, а также на самого храбреца и его ще­гольской наряд, словно вода из таза, выплес­нулась огромная слеза. Мокрый до нитки Парсифаль с негодующим воплем отскочил в сторону, а дракон очень натурально и скор­бно вздохнул. Мы все расхохотались, даже промокший Парсифаль. Не смеялась одна только Изольда. Она подошла к дракону по­ближе, поглядела на него, закинув головку, и нежно произнесла:

— Бедняжка, мне тебя так жаль! Посмот­рите, какое у пего грустное выражение лица.

— Изольда, у драконов не лица, а мор­ды! — усмехнулся Генрих. — Учти, если его отпустить, он снова начнет охотиться за красивыми девушками.

— Клевета! — пробурчал вдруг Фафнир. — Стыдно клеветать на пленных, люди! В жиз­ни не обидел ни одной девушки, тем более красивой: на что мне ваши дурочки, дракониц мне что ли не хватает?

— Да он говорит человеческим голосом! Какая прелесть! — захлопала в ладоши Энея.

От прелести и слышу, — недовольно буркнул Фафнир.

— Ка-а-а-кой ты гала-а-а-нтный, дракоша! — пропела Энея.

— Так ты, значит, говорящий,— задумчи­во проговорил Ланселот.

— Говорящий, — кивнул мордой дракон. — А также читающий, знающий математику и геральдику, пишущий стихи и поющий. Вот только на музыкальных инструментах не иг­раю и не рисую — форма конечностей не по­зволяет, — и он устрашающе поиграл своими длинными изогнутыми когтями, похожими на серпы.

— Придумала, какой с тебя взять выкуп, Фафиир! -- сказала я. — Ты исполнишь нам балладу собственного сочинения.

— Запросто! Умеет тут кто-нибудь из вас, разнолапых, играть на лютне или гитаре? Я предпочитаю петь с сопровождением, а не а капелла.

— Ишь ты, действительно грамотей, — уважительно заметил Генрих.

— Поживешь с мое, тоже кой чему на­учишься, — утешил его Фафнир.

Позвали бродячего музыканта. Он встал со своей лютней напротив Фафнира, но по­одаль, а мы уселись на коновязи рядком и приготовились слушать. Дракон прокашлял­ся и напел аккомпанемент баллады- У него оказался мягкий бархатный бас. Музыкант тут же подобрал мелодию, и Фафнир запел свою песню:

Состарилась, состарилась принцесса:

Спина согнулась, расшатались зубы,

И так уныло клок волос белесых

Поник на горностай потертой шубы.

Прошло сто лет, а принц не появился.

Она проснулась так, без поцелуя.

Быть может, он дорогой заблудился,

А может быть, расколдовал другую.

Сто лет, сто лет! Уж где тут выйти замуж!

Ветшают королевские палаты.

Разваливается старинный замок,

А слуги спят, волшебным сном объяты.

А там, под сводом дальнего покоя.

Отец-король на золоченом ложе

Спит, королеву приобняв рукою,

И мать намного дочери моложе.

Все больше седины, все меньше кружев...

Пришлось бедняжке, наконец, смириться

И вспомнить, что среди принцесс-подружек

Она слыла когда-то мастерицей.

Нашла на чердаке запас кудели,

Веретено — то самое, конечно,

И села прясть. И потекли недели —

Она прядет прилежно и неспешно.

Прядет, прядет у тусклого окошка,

Свою судьбу меж пальцев пропускает.

У ног свернулся старенький дракошка,

Во сне дымок колечками пускает.

Нет принца из сиреневого леса,

И все прошло, и ничего не жалко.

Состарилась, состарилась принцесса.

Скрипит, скрипит рассохшаяся прялка.
Фафнир окончил пение под дружные аплодисменты всех слушателей и одинокие всхлипывания Изольды. Я подошла и молча сняла с его шеи мой колдовской пояс.

— Спасибо тебе, дева, век не забуду. Если понадобится помощь — ты знаешь, где я живу. Чао!

Фафнир развернул могучие крылья — на мгновение во дворе стало почти темно, взмахнул ими — нас ветром отнесло к донжо­ну, взлетел на стену, выпустил на прощанье эффектный фонтан огня и был таков.

Все решили, что пора вернуться к пре­рванному ужину, и веселой нарядной гурь­бой пошли к донжону; переговариваясь, сме­ясь и напевая балладу о старой принцессе. А я сказала, что хочу еще немного побыть па свежем воздухе и осталась сидеть одна на бревне коновязи. Мне вдруг стало грустно. Я подумала, а не похожи ли мы все на эту принцессу из драконьей баллады? Мы сами выбрали и наполовину создали нашу рыцар­скую Реальность, пользуясь готовыми блока­ми из Банк-Реаля и собственным воображением. Мы любим нашу красивую, полную сказочных приключений Реальность, мы лю­бим друг друга. Каждый из нас имеет опыт проб и ошибок в других Реальностях, но в конце концов мы собрались вместе, мы на­шли тот мир, в котором нам интересно и уютно. И все же... Почему, ну почему мне бывает иногда так тоскливо? Чего не хвата­ет мне в реальном мире, где мне доступно все — абсолютно все!

Я собралась уже вернуться в пиршест­венный зал, как вдруг прозвучал сигнал срочного вызова на мой персоник. Я сняла с головы золотую корону, тут же превратив­шуюся в обыкновенный пластмассовый об­руч с датчиками, отложила его и взглянула на экран персоника: кто так упорно домога­ется контакта со мной? С экрана мне улыба­лась моя бабушка.

— Здравствуй, детка. Я не оторвала тебя от чего-нибудь важного?

— Ничего, бабушка. Я была в своей Ре­альности, но там мне уже стало скучно. Я рада тебя видеть. У тебя все в порядке? Ты здорова? Вау! Я вижу, ты говоришь со мной из постели.

— В этом все и дело. Меня угораздило сло­мать шейку бедра, и теперь мне придется долго лежать. Ты собиралась навестить меня этим летом, а ты не можешь взять отпуск на работе пораньше и прямо сейчас приехать ко мне? Мне очень нужна твоя помощь. Это не причинит тебе особых неудобств?

— Бабушка! О чем ты говорить? Я вылечу, как только смогу.

Я простилась с бабушкой и задумалась. Разумеется, надо бросить все и лететь к ней. А вот хватит ли у меня на это денег? Я вызва­ла свой банковский счет. Так и есть, всего тридцать две планеты: мой отпуск матери­ально не обеспечен, и Управление труда не отпустит меня с работы. Как говорит моя ба­бушка, две великие тайны остались никем не­разгаданными в этом мире: куда уходит лю­бовь и куда уходят деньги.

Про любовь я ничего не знаю, и знать не хочу, а вот деньги... Как и все работники чет­вертой категории, я получаю в месяц двад­цать пять планет: десять — уходит на оплату Реальности, семь — на оплату жилья, достав­ку питания, медицинское обслуживание и одежду, а мобиль, вернее дешевенький мобишка, которым я пользуюсь в году только несколько раз, стоит мне не больше десяти планет в год. Живу я скромно, уединенно, дальше палубы своего «Титаника» почти ниг­де не бываю — по всем расчетам у меня еже­месячно должны оставаться на счету какие-то деньги, а где же они? Можно, конечно, вызвать бабушку и объяснить ей ситуацию. Она мне не откажет, ведь бабушка у меня мил­лионерша, но... Дело в том, что для бабушки ее деньги имеют особое значение — они по­чти неприкосновенны. Я всегда подозрева­ла, что она тратит на себя даже меньше, чем я. В общем, я попала в трудное положение.

Глава 2

Имя ее неудобопроизносимо — Елизаве­та Николаевна Саккос. Она русская, но еще в молодые годы была выслана из коммунис­тической России за борьбу с режимом. Ока­завшись в Западной Европе, тогда еще раз­деленной на множество государств, она выб­рала местом жительства Францию. Однаж­ды в Париже, а этот город был тогда столи­цей Франции и признанным центром миро­вой культуры, она познакомилась с молодым художником из Греции — Илиасом Саккосом. Они понравились друг другу. Она понятия не имела о том, что ее друг — сын одного из бо­гатейших людей мира, что он порвал с семь­ей и уехал в Париж учиться живописи, не желая заниматься бизнесом. Бабушка гово­рила, что когда они познакомились с дедом, они оба были очень бедны. Они сняли маленькую квартирку и стали жить вместе. Вскоре Илиас неожиданно заболел раком легких и приготовился к смерти. По настоя­нию бабушки православный священник об­венчал их прямо в больнице, после чего они покинули Францию и жили вдвоем где-то в горах. Мои дед ждал, ждал смерти, а потом взял да и выздоровел — без больниц и вра­чей. Но умер его отец, финансовый магнат Георгос Саккос, и бабушка с мужем вдруг ска­зочно разбогатели. По условиям завещания старого Саккоса сын должен был перенять управление делами отца. Считая, что отца подкосило известие о его болезни, Илиас пе­рестал артачиться и решил исполнить волю отца. Они с молодой женой покинули Париж и поселились в Греции.

Дед бабушку-красавицу боготворил и ба­ловал, ни в чем ей не отказывал. Через ба­бушкины ручки изрядная часть его состоя­ния утекла в Россию: сначала на развал ком­мунистического режима, а затем на восста­новление российской монархии. Дед мой вел крупные финансово-торговые операции по всему миру, бабушка устраивала перево­роты в России, и, может быть, поэтому у них родился только один ребенок —дочь София, моя будущая мать. Она росла красивой и сво­евольной, с детства мечтала стать актрисой и очень рано стала ею: лет в шестнадцать, кажется, она сыграла свою первую малень­кую роль в настоящем театре. Финансировал постановку, конечно, мой дед.

Мир Реальности тогда еще не был со­здан, и люди довольствовались его жалкими предтечами — кино, театром и телевидени­ем. Во всех этих трех видах развлечения од­ним людям отводилась роль наблюдателей, они назывались «зрителями», а другие люди изображали для них сцены выдуманной жиз­ни и назывались «актерами» и «актрисами». Старейшим из этих искусств был театр, он и исчез из жизни первым. Произошло это по­степенно и безболезненно почти для всех, кроме моей матери: она была как раз теат­ральной актрисой. Ее театр закрылся око­ло 2010 года. Почему я так точно знаю о вре­мени закрытия какого-то театра? Да потому, что с горя и от ничего неделания моя мать в том же году родила ребенка — меня. Она ре­шила найти утешение в материнстве. О моем отце я никогда ничего не знала и не знаю. Через несколько лет мать опомнилась, под­кинула меня на воспитание бабушке с дедуш­кой и пошла сниматься в кино. Ей повезло: кино умирало постепенно, она успела до­биться в нем большого успеха и стать «звез­дой экрана», как это тогда называлось. По­везло и мне. Как раз в это время, в 2017 году, была восстановлена российская монархия, и моя бабушка вернулась из России мосле ко­ронации нового императора. Теперь уже она решила заняться воспитанием единственно­го ребенка в семье, то есть моим. Мне было почти 7 лет, когда мать привезла меня в Гре­цию и с облегчением сдала деду с бабушкой. Я тогда говорила только по-английски и по-французски, поскольку мать снималась в Гол­ливуде, а одевалась и развлекалась в Пари­же. Но дед с бабушкой отлично знали фран­цузский, так что проблем с общением у нас не было, а потом уже я выучила греческий и русский. Были зато, как рассказывает бабуш­ка, жуткие проблемы с моим воспитанием. Она человек прямой и любит кошку назы­вать кошкой, так вот меня она называла «ма­ленькой голливудской обезьянкой». Для меня наняли учителей и стали учить и вос­питывать дома.

От моего детства у меня сохранились только очень редкие отрывочные воспоми­нания, но мне помнится, что я мгновенно поняла разницу между баловством и настоя­щей любовью и заботой. Мать, ее друзья и любовники меня, конечно, баловали и пота­кали всем моим капризам, но иногда забыва­ли меня в бассейне или на вечеринке у зна­комых, а уж сцены «звездной жизни» я виде­ла такие, что бабушка и по сей день с ужасом вспоминает мои детские рассказы о голливудской сладкой жизни. Пока мать жила в «империи кино», а потом, после ее упадка и распада, моталась по всему свету в погоне за уходящей славой, я счастливо и безмятежно жила в огромном поместье моего деда в Гре­ции. Я думаю, что годы жизни с бабушкой и дедом были самими счастливыми в моей жизни, потому что ничем иным не объяс­нить, как я сумела сохранить любовь к ней за годы разлуки.

Так продолжалось до самой Катастрофы в 2020 году, когда вдруг пробудились одновре­менно все старые вулканы Земли, к ним при­соединились сотни вновь возникших, и вол­на страшных землетрясений прошла по всем континентам, включая Австралию и Антар­ктиду. Многие ученые считали, что вулканы пробудились в результате постоянных сотря­сений земной коры, вызванных войной Аме­рики и ее союзников против исламского мира. Известно, чем это кончилось. Скоро американцам и арабским фундаменталистам стало нечего делить, кроме пепла. Но пост­радали и те государства, которые в этой вой­не не участвовали, поскольку земной коре были нанесены незаживающие раны.

Теперь о бабушкиных деньгах. Дед оста­вил бабушке огромное наследство, одно из самых больших состояний в мире. Когда за­кончилась Третья мировая война и образо­валось Мировое правительство, бабушка добровольно передала ему почти все свои деньги на восстановление жилья для людей. Тогда по всем островам и архипелагам бывшей Европы миллионы людей жили в палат­ках и землянках, а то и просто под откры­тым небом. Взамен она получила первую сте­пень Почетной старости и Сертификат экс­территориальности на свой остров. Этот Сертификат давал ей право жить независи­мо в ее баварской усадьбе, не подчиняясь за­конам Мирового правительства и не чув­ствуя над собой контроля Надзора. Власть еще не была тогда полностью передана Мес­сии, но он уже был избран всеми граждана­ми планеты председателем Мирового пра­вительства, и договор между бабушкой и правительством о предоставлении ей неза­висимости в обмен на ее миллионы был под­писан самим Мессом. Она не имела персо­нального кода, ее имя не значилось в Банке людских ресурсов планеты, а когда предсе­дателя Мирового правительства наконец признали Мессией, она не приносила ему Клятву верности, и ее за это никто не пори­цал. Но бабушка может так жить только до тех пор, пока не израсходует свой после­дний миллион планет, который она предус­мотрительно оставила себе. Таких людей, как моя бабушка, на всю планету несколько десятков человек. Дорожа своей независи­мостью, бабушка живет очень скромно, ста­раясь, чтобы ее денег хватило ей до самой смерти.

Но однажды бабушка едва не пожертво­вала своим последним миллионом, и слу­читься это могло из-за меня. Мне было уже одиннадцать лет, когда к нам в Баварский Лес вдруг пожаловала моя мать. Она была все еще очень хороша собой и собиралась про­должать свою актерскую карьеру. Но уже не было ни кино, ни телевидения: весь мир надел обручи и ушел в Реальность, а от телеви­дения осталась лишь строго документальная программа новостей, для которой не нужны были актеры. Тогда несколько чудаков, в ос­новном бывших актеров, решили для соб­ственного удовольствия создать независи­мый театр, но для этого необходимо было найти и купить подходящее здание. В те годы, уцелевшие дома были переполнены людьми и купить дом можно было только за огром­ные деньги. Мать знала о бабушкином мил­лионе и приехала, чтобы завладеть им. Сна­чала она попыталась увлечь ее своей идеей и уговорить пожертвовать остатками свое­го состояния «во имя настоящего искусства». Бабушка ответила решительным отказом. Мать понизила уровень своих притязаний и потребовала две тысячи планет в год на со­держание хотя бы небольшой труппы, но бабушка отказала и в этом, сказав: «Ты рас­пылишь на свое лицедейство деньги, кото­рые у меня отложены на старость. Год жизни твоего театра — это минус год моей жиз­ни». Тогда мать прибегла к крайнему сред­ству: она заявила, что у нее ничего не оста­лось в жизни, кроме единственной дочери, и уж если она должна похоронить свой та­лант, то она посвятит остаток жизни воспи­танию своего ребенка. Мать была хорошей актрисой, и хотя бабушку ей не удалось про­вести, я ей поверила всей душой. Мне стало жаль мою бедную, одинокую и такую краси­вую маму! И я сама стала просить бабушку отпустить меня к матери. Пока бабушка ко­лебалась, мать изо всех своих актерских сил очаровывала меня и заново приручала, а приручив, похитила меня у бабушки. Однаж­ды поздним вечером, когда бабушка уже спа­ла, она собрала мои вещи и увезла меня в Лондон, где она теперь жила. Все это я знаю от бабушки, но я ей абсолютно верю. Соб­ственных воспоминаний об этих событиях у меня не сохранилось, отчетливо я помню себя только с того момента, когда оказалась с матерью в Лондоне.

Про дальнейшую нашу жизнь с матерью я могу определенно сказать, что ни прекрас­ной, ни интересной для меня она не была. У матери был друг-покровитель из канцеля­рии Мирового правительства, толстый и старый. Мы поселились в его роскошной квартире, занимавшей целую палубу «Титаника» класса А. Он давал матери деньги на любые наряды и развлечения, но ни о каком театре и слышать не хотел. Меня он просто не замечал.

Бабушка очень скоро разыскала нас и приехала, чтобы выкупить меня. В это вре­мя я еще верила, что мать меня искренне любит и нуждается во мне. Может быть, ба­бушка без труда уговорила бы меня вернуться к ней, если бы приехала не через несколь­ко дней, а хотя бы через месяц. Но в эти дни мать еще играла в святое материнство, а я упивалась ее вниманием и лаской. Кроме того, она обещала мне лучезарное будущее: «Я сделаю из тебя великую актрису! Ты по­хожа на меня и тоже вырастешь красавицей. Мы будем играть с тобой в одних спектак­лях — в главных ролях мать и дочь Саккос!» Бабушка явилась вечером, когда мать и ее друг где-то развлекались. Я решительно за­явила ей, что не оставлю мою маму, что я люблю ее и мне с ней хорошо. Бабушке я по­обещала, что буду обязательно ей писать и приезжать к пей в гости. Она не стала задер­живаться, чтобы поговорить с дочерью, и туг же отправилась назад, оставив па столе записку: "София! Ты будешь получать 1000 планет в год на содержание моей внучки. Елизавета Саккос». Придя домой и узнав о визите бабушки, мать закатила истерику и надавала мне пощечин. Видимо, я сорвала какой-то ее план. Позже я узнала, что бабуш­ка привозила с собой документ, по которому к матери переходили почти все ее деньги — выкуп за меня. С этого момента мать пере­стала обращать на меня внимание, а потом и вовсе открыто невзлюбила, считая, что это я погубила ее театральный проект.

Через некоторое время между матерью и ее покровителем произошел какой-то скан­дал, в результате которого мы переехали к другому ее другу, богаче и моложе первого. Он с первых дней начал оказывать мне не­двусмысленные знаки внимания: то лез ко мне с непрошеными «отцовскими» нежнос­тями, то объявлял в нетрезвой компании, что нашел себе сразу двух прелестных под­ружек. Однажды он пришел ночью в мою комнату и попытался залезть ко мне в по­стель. Я вовремя проснулась и встретила его склонившуюся ко мне физиономию крепким ударом ноги. Он схватился за лицо, выругал­ся и выбежал. Почему-то я сразу не решилась рассказать матери о том, что между нами произошло, а потом это стало уже невозмож­но. Мерзавец начал внушать матери, что я — ребенок с отклонениями и меня нужно по­местить в адаптационную школу для социально-психической переориентации. Он наме­кал, что я смотрю на него «с недетским сексуальным интересом». И все а то прямо при мне. Пару раз я пыталась возразить, но тог­да оба они начинали на меня кричать, тре­буя вести себя прилично. Привыкшая к со­всем другому обращению, я замкнулась и за­молчала. А позвать па помощь бабушку мне было стыдно: ведь пришлось бы признавать­ся ей, что мать меня совсем не любит! В кон­це концов, мать с дружком определили меня в соответствующее учебное заведение. На все бабушкины запросы мать отвечала, что я учусь в отличной закрытой школе. Когда бабушка узнала правду, она уже ничего не могла изменить.

Теперь я знаю, что друг моей матери хоть и был изрядным подлецом, но во мно­гом был прав: если бы я в то время не попа­ла на принудительную социальную адапта­цию, моя жизнь позже могла бы стать кош­маром. Даже среди детей с отклонениями я казалась дикаркой, ведь я никогда не ходи­ла в школу. Бабушка сама учила меня по сво­ей программе, а она весьма отличалась от всепланетной программы обучения. Мы изу­чали с бабушкой географию Земли до Катас­трофы, но о современном мире я имела очень смутные представления. Недоумение и даже ужас воспитателей вызвало откры­тие, что я молилась утром, вечером и перед едой. Мне это сразу запретили делать вслух, но только позже, под гипнозом, отучили молиться мысленно. Я устроила безобраз­ный скандал, когда с меня снимали крестиль­ный крестик: мне казалось, что меня лиша­ют последней надежды когда-нибудь вернуть­ся к привычной жизни с бабушкой. В длин­ный перечень моих отклонений от нормы была занесена и «патологически обострен­ная религиозность». Из-за этого позже мне не разрешали посещать даже Церковь Эво­люции, к которой принадлежали в то время ученики всех школ. И, конечно, с первых минут моего появления в школе педагоги и врачи заметили, что у меня не было персо­нального кода. Моя мать растерялась и сму­тилась: ей пришлось объяснять, как это слу­чилось, что девочка в одиннадцать лет все еще не удостоена посвящения Мессии, а зна­чит, не является полноценным человеком! Мать попыталась объяснить особое положе­ние моей бабушки и оправдаться тем, что я была до сих пор в руках полубезумной стару­хи. Меня тут же отвезли в ближайшую реги­стратуру и там, невзирая на мои крики и протесты, сделали мне укол и под наркозом все-таки поставили печать на мою правую руку. С этого момента мое буйство прекра­тилось, и я покорно переносила все, что со мной делали воспитатели и врачи. Из моей памяти почти безболезненно убрали все лишнее, неправильное, что отличало меня от нормальных детей.

К сожалению, вместе с действительно вредными и лишними бло­ками памяти удалены были все воспомина­ния о моей жизни с бабушкой и дедом. Я со­хранила в памяти только лицо бабушки, а деда совсем не помнила и даже не узнала его па фотографии, которую увидела много поз­же в бабушкином доме.

Врачам и воспитателям адаптационной школы пришлось трудиться над моим перевоспитанием почти год, прежде чем матери разрешено было перевести меня в нормаль­ную школу.

Бабушка считала, что мама оплачивает мое обучение в каком-то привилегирован­ном закрытом лицее. Мать деньги получала на свои счет, но отдала меня в обычную бес­платную школу-интернат: она не хотела, что­бы я продолжала жить с ней. Мать вовсе не была ни жестокой, им жадной, просто я ей очень мешала, а деньги были очень нужны. Она иногда приезжала ко мне, привозила сладости, сувениры и щебетала что-то о сво­их успехах в любительских спектаклях, ко­торые они ставили сами для себя с другими актерами. Она неприятно шелестела своими нарядами и обдавала меня удушающим запа­хом духов и косметики. Мне, уже привыкшей к современной одежде и общепринятым правилам гигиены, было неудобно перед воспи­тателями и соучениками за ее архаичные наряды так похожие на реальные, за ее ужас­ные длинные волосы и раскрашенное лицо. Соученицы дразнили меня, утверждая, что моя мать носит платья из натуральных тка­ней и не выбрасывает их после носки, а сти­рает, как в древности, и носит месяцами, если не годами. Это было обидно и стыдно слушать, потому что это была правда. Еще несносней была ее привычка приставать ко мне с объятиями и поцелуями. В конце концов, я пожаловалась на это классной надзи­рательнице, и матери было рекомендовано уважать мое право на личную моральную и физическую неприкосновенность. Она ста­ла реже навещать меня, а каникулы я прово­дила в детских лагерях, так что, мы с ней боль­ше отдалялись друг от друга. Когда я закон­чила обучение в школе и перешла в колледж, она объявила, что пора нам каждой жить своей жизнью, перевела на мой счет сотню планет и на этом свой материнский долг по­считала исполненным. Позже она вспомина­ла о моем существовании только тогда, ког­да в ее жизни наступал очередной любовный крах: она вдруг появлялась на моем персонике с заплаканными глазами, жаловалась на судьбу и просила не забывать о ней. Я выра­жала ей сочувствие и уверяла, что она по прежнему молода и красива. Потом у мате­ри начинался очередной роман, и она, сла­ва Мессу, обо мне опять надолго забывала. Мать никогда не жила в настоящей Реально­сти, она пыталась из своей жизни сделать Ре­альность, и у меня это вызывало брезгли­вость: ее любовники подолгу жили с ней в одном помещении, прикасались к ней, ели с ней за одним столом и даже спали в одной кровати! Я это видела в то время, когда мы жили на одном «Титанике». Может быть, именно из-за матери я не хотела близких от­ношений ни с кем из мужчин даже в Реаль­ности, хотя прекрасно знала, что вне Реаль­ности ни одна молекула их тела никогда не приблизится к моему настоящему телу.

Окончив школу, я пошла в колледж, из­брав трудную, но уважаемую профессию де­коратора Реальности. Как известно, многие люди, выбрав для своего существования Ре­альность, часто совершенно не имеют пред­ставления о том, как эта Реальность должна выглядеть. Мы, декораторы, создаем декора­ции, на фоне которых наши клиенты могут проживать свою Реальность в соответствии со своими желаниями. Иногда моя работа бывает интересной, если вдруг приходит за­каз на нечто неординарное, но чаще прихо­дится работать на массового потребителя. Это роскошные квартиры, виллы, отели служащие фоном для любовных романов. Для любителей острых сюжетов- американ­ские западные городки, джунгли, необитае­мые острова или обитаемые планеты. Для высоких реалистов, требующих, к примеру, максимально точного воспроизведении рим­ского Форума или московского Кремля, ра­ботают специалисты первой категории. Там царит узкая специализация по эпохам и стра­нам, эти реалисты имеют доступ к истори­ческим архивам, читают книги и смотрят ки­нофильмы. Почти все они имеют первую или вторую категорию служащих, а месяч­ный заработок у них доходит до сотни пла­нет. Ну а я работник четвертой категории и получаю четверть этой суммы. Но есть одно важное для меня преимущество в этом скромном положении: в отличие от высоких реалистов я не должна ездить ежедневно на работу в один из отделов министерства Ре­альности и трудиться там под жестким конт­ролем; мой скромный вклад в мир Реальнос­ти я осуществляю дома, не отходя от своего персоника. Контроль надо мной состоит лишь в том, что я должна два часа вдень, семь дней в неделю провести за созданием деко­раций к чужим Реальностям, а затем пере­править все мной наработанное в Банк-Реаль. Все остальное время, за исключением еды, сна и туалета, я по большей части провожу в своей собственной Реальности. Иног­да я выхожу па палубу или даже беру мобиль и еду в Старый Лондон. Обычно это бывает в пятерик, мой личный еженедельный день отдыха, или в восьмерик — всеобщий день отдыха. Отпуск у меня два раза в году, лет­ний и зимний, и оба я провожу почти всегда у бабушки. Она по-прежнему живет в Бавар­ском Лесу, только теперь уже не на холме среди лесов, а на маленьком островке в Ду­найском море.

С бабушкой я встретилась четыре года назад на похоронах моей матери. Смерть ма­тери была логическим завершением ее кап­ризной и безалаберной жизни. Она заболе­ла гриппом, осложнившимся гайморитом. Страдать она не хотела и не умела: ее выво­дили из себя и боль, и насморк, и необходи­мость терпеть уколы и принимать лекарства. В больнице она изводила врачей и сестер, с посетителями капризничала. В конце концов она вызвала меня, сообщила адрес ба­бушки и велела связаться с ней: «Скажи моей матери, что я умираю и хочу проститься с ней». Я подумала, что она, как всегда, игра­ет роль, и отправила бабушке очень корот­кое послание, сообщив в нем, что ее дочь София Саккос больна и хочет ее видеть. Это послание я почему-то даже не подписала, на­верное, боялась, что мне будет стыдно перед какой-то незнакомой старухой, когда все ока­жется очередным фарсом.

А мать действительно решила умереть. Она пригласила и больницу своих полиня­лых поклонников и престарелых друзей-ак­теров, чтобы устроить трогательный вечер Последнего прощания — обряд, который ча­сто устраивают для себя и своих близких кан­дидаты на эвтаназию¹.

Я присутствовала на этом вечере и с удив­лением слушала проникновенные хвалебные слова в адрес матери, произносимые ее дру­зьями под тихую траурную музыку. Мать си­дела в инвалидном кресле, одетая в какие-то яркие тряпки из природных тканей, увешан­ная драгоценностями, и без конца сморка­лась в гигиенические салфетки, притворя­ясь, что делает это не из-за насморка, а от обильных слез умиления. Потом друзья под­ходили к ней по очереди, мужчины целова­ли ей руку, а женщины прижимались щека­ми к ее щекам, имитируя поцелуи. Мужчинам она дарила свои фотографии, а женщинам — драгоценности, снимая их одну за другой. Получив памятные подарки, друзья скромно удалялись. Когда мы с матерью остались вдво­ем, она поискала, что бы такое и мне оста­вить на память, но все уже было ею роздано, и тогда она сказала слабым и замирающим голосом: «Тебе, дорогая, я оставляю мою любовь. А теперь уходи, я очень устала». Она откинулась на спинку кресла и закрыла гла­за. Я была уверена, что, насытившись внима­нием друзей и получив от них запас энергии, назавтра мать проснется бодрой и уверенной » себе, забудет обильные слезы и прощаль­ные речи, разве что пожалеет о том, что сни­мала с себя драгоценности и раздавала их подругам. Поэтому я спокойно попрощалась с нею и вышла из палаты.

Придя к ней в больницу на следующее утро, я узнала, что мать уже перевели в отде­ление эвтаназии. Оказывается, измученная гайморитом, она потребовала немедленно­го прекращения своих страданий, и ее прось­ба об эвтаназии была удовлетворена, ведь ей было уже за сорок. Меня попросили подож­дать в приемной отделения. Я думала, что еще увижу мать и попытаюсь отговорить ее. Но вместо этого ко мне вышел служитель в черной форме с чемоданчиком в руке. Он сказал мне, что произведена уже не только эвтаназия, но и кремация, и сейчас осталось только поехать на Траурную набережную, где прах моей матери будет предан воде. Боль­шой черный мобиль траурной службы был набит вчерашними гостями моей матери. Я предпочла ехать следом на своем мобиле.

На специально отгороженном участке набережной служитель раскрыл свой чемодан и вынул из него небольшой стальной ящичек. Он поставил его на кубическое воз­вышение из гранита. Все подошли и столпи­лись вокруг. Я прочла на крышке:

Собрались все те же актеры, подруги и поклонники матери, что был и на вчерашнем вечере. Лишь одно лицо показалось мне новым — высокая старая леди с копной бело­снежных волос. Я пригляделась и мысленно ахнула — это была моя бабушка! Я сразу ее узнала, хотя с момента моего похищения из Баварского Леса прошло уже так много лет. Я растерялась и не знала, что делить. Тут сно­ва зазвучали прощальные речи. По-моему, друзья матери повторяли то, что говорили накануне. Неприятны были и они сами, и их речи: они играли, они изображали самих себя, опечаленных смертью матери, но на­стоящего горя никто из них не испытывал. «Черт побери, ты просто не имеешь права умирать такой молодой, такой красивой!» — говорил вчера матери один из ее прежних любовников. «Черт побери, она просто не имела права умирать такой молодой, такой красивой!» — говорил он сегодня с той же за­ученной интонацией. Они все казались на­половину мертвыми, ведь многим было уже под пятьдесят и даже больше. И как ни стран­но, рядом с ними древность моей неожидан­но появившейся бабушки производила впе­чатление какой-то реальной старости, ска­зочной и опрятной. Она не плакала, но ее лицо выражало непритворное горе.

«Сколько ей может быть лет? — размыш­ляла я, искоса поглядывая на нее. — Семьде­сят? Восемьдесят?» — потом я узнала от бабуш­ки, что ей было тогда 82 года. Она явно не пользовалась косметикой, не красила бело­снежных волос, но румянец у нее был насто­ящий и глаза блестели. Мне вдруг захотелось подойти и представиться, так я и сделала.

Услыхав мое имя, она ахнула и протяну­ла ко мне руки, как будто хотела меня обнять на виду у всей собравшейся публики. Я заме­тила у нее на руках старомодные белые пер­чатки и поняла, что прикосновение ее рук не грозило мне контактом с чужой кожей. Позже я узнала, что перчатки эти были из­готовлены из тонко выделанной козьей ко­жи, так называемой «лайки», но тогда они позволили мне проявить готовность, по крайней мере внешнюю, к близкому контак­ту; я взяла бабушку за руку и держала несколь­ко секунд, сказав при этом по-русски, хотя и не очень уверенно: «Здравствуй, бабушка! Я очень рада тебя видеть. Как ты поживаешь?» Старушка так и просияла.

Я сознавала, что мною движет асоциаль­ное чувство жалости, но, видимо, психоте­рапевты адаптационной школы не до конца выскребли мои детские воспоминания — вот даже русские слова выпрыгнули из памяти. Да и смерть матери на меня подействовала удручающе: я смотрела на спою старенькую бабушку и думала, что с сегодняшнего дня у нее на свете не осталось никого, кроме меня. После похорон мы еще долго стояли с ней на опустевшей набережной и разговари­вали, уже перейдя на планетный, по бабуш­киному — на английский. Я рассказала о моей жизни с матерью и ее любовниками, о школь­ных годах и о своей теперешней жизни. Ба­бушка сказала, что никогда не считала меня предательницей и тосковала по мне. Поче­му-то для меня это в тот день казалось важ­ным, и мне захотелось поддерживать с ней отношения, хотя вообще-то я никогда не по­зволяю людям навязывать мне свое обще­ство вне Реальности. Я сказала бабушке, что рада ей и не хочу снова потерять ее. В ответ она пригласила меня прямо сейчас поехать с нею в Баварский Лес. У меня были деньги на смету, подходило время очередного летнего отпуска, и я согласилась, хотя мне очень страшно было думать о возвращении в дом, воспоминания о котором были стерты из моей памяти. К тому же я понимала, что сам факт очистки моей памяти от бабушки луч­ше скрыть. Но все оказалось не так страш­но: мудрая моя бабушка умела жить настоя­щим и прошлое, свое и мое, без особой на­добности не ворошила. Она только иногда удивлялась моей плохой памяти.

Нот с той поры я и бываю у нее более-ме­нее регулярно, зимой и летом, но деньги на поездку к ней коплю заблаговременно, не желая, чтобы они еще раз встали между нами. Но что же мне делать сейчас, когда денег явно не хватает, а просить у нее я не хочу?

Я рассказала о моей кровной семье, от которой у меня осталась только бабушка. Но ведь у меня есть еще одна семья — реальная! Это мои друзья из старого замка. И если не считать бабушки, именно они и есть моя на­стоящая семья. Придется рассказать и о них.

До моего случайного прихода в Старый замок я посещала другие Реальности: встре­чалась с моими ровесниками на обычных ве­черинках, путешествовала по разным экзо­тическим странам, пускалась в романтичес­кие приключения и даже играла в войну. Но ни в одной компании я не заводила близких друзей и не стремилась к этому. Меня раздра­жало, что почти все реалисты тупо следова­ли разработанному для них сценарию, про­являя свою индивидуальность только в вы­боре костюмов, причесок и партнеров любовной игре. Когда я предлагала им новое приключение, они недоумевали: «Но ведь этого нет в сюжете!».

Однажды я получила задание разрабо­тать интерьер для Реальности «Рыцари Круг­лого стола». Заказ был индивидуальным, то есть кто-то создавал новую Реальность, а не использовал готовую из Банк-Реаля. Это обе­щало мне дополнительный заработок. Мне вручили код, я послала по нему запрос и по­лучила приглашение войти.

Надев па голову обруч, я оказалась в ка­менном зале, где за большим круглым столом сидели два молодых человека в железных ла­тах. Интерьер зала являл собой настоящую мешанину из предметов разных эпох и стран: пол был из наборного паркета, на сте­нах висели персидские ковры и портреты маслом, а между ними — африканские луки и кремневые ружья. Почему-то отапливалось это помещение огромной русской печкой.

Я поздоровалась и представилась.

— Сандра Саккос, декоратор. Я получи­ла заказ на оформление вашего замка.

— Я король Артур, а это рыцарь Лансе­лот, Мы решили создать Реальность для ро­мантически настроенных мужчин. Нам надо­ели перестрелки и путешествия по планетам с говорящими грибами и тупыми молчаливы­ми красавицами, а больше всего нам надоели пошлые любовные истории. Но я думаю, что произошла ошибка и мы должны просить у леди прощения за ложный вызов. Нам ну­жен декоратор-мужчина, не правда ли, Ланс?

— Не спешите с ответом, доблестный Ланселот Озерный: поспешность в столь се­рьезном деле может привести к ошибке столь же серьезной. Вспомните горестную историю не менее храброго рыцаря Триста­на: если бы в один жаркий полдень он не по­спешил напиться из первого попавшегося кубка, сколь многих бед избежали бы и он, и благородный король Марк, и несравненная Изольда Белокурая.

Гремя железом, оба вскочили с обитых парчой садовых скамеек.

— Ланс, ты слышишь? Она знает твое пол­ное имя!

— И причину любви Тристана к Изольде! Откуда вы это знаете? Вас этому специально обучали?

— Да, меня этому учили, — скромно сказала я, имея в виду вовсе не колледж, а мою бабушку:

Дело в том, что моя бабушка постоянно читала книги и считала, что человек не мо­жет считаться образованным, если он не прочел все знаменитые книги древности. Читать я категорически отказалась по сооб­ражениям гигиены — брать книги голыми руками! Тогда бабушка стала мне пересказывать содержание книг, которые считала обя­зательными для полного образования моло­дой леди. Но скажу, чтобы мне это было не­интересно, скорее наоборот. Книги — что! Она еще заставляла меня просматривать на допотопном электронном устройстве филь­мы по искусству прошлых эпох. Конечно, то и другое мне здорово помогало в работе. Честно говоря, за время отпусков последних четырех лет я получила знаний намного больше, чем за годы обучения в колледже. Попутно она обучала меня русскому языку, читая мне вслух переделом русских класси­ков. Но, конечно, я никогда и никому об этом не рассказывала. Промолчала я и тогда.

— Прекрасная Сандра, вы нам подходи­те! — важно сказал Ланселот.

— Вы хотите сказать, что не отказывае­тесь от моей помощи в реконструкции инте­рьера вашего замка?

— Нет, не только. До сих пор мы не при­глашали в нашу Реальность девушек, но мне кажется, Артур, нам пора сделать исключе­ние. Что скажет мой король?

Артур откашлялся, приосанился и про­изнес с подобающим моменту величием:

— Не хотите ли вы, прекрасная леди Сандра, войти в нашу Реальность и принять уча­стие в полной приключений жизни рыцарей Круглого стола?

— Я не прочь попробовать. Только где же все остальные рыцари?

— А они разбежались. Наша Реальность не пользуется успехом. Порой кто-нибудь заг­лянет к нам, привлеченный необычным на­званием, покрутится, поскучает и убегает в другие Реальности.

— А чем вы занимаетесь?

— Ну... мы сражаемся на мечах и шпагах, правда, в основном друг с другом. Еще мы воюем с великанами, драконами и злыми волшебниками. Но это все фантомы. Нам еще ни разу не удалось вызвать настоящего волшебника.

— С фантомами скучно, — добавил Лан­селот, — ведь они действуют и разговарива­ют только по нашей программе, не делая ни одного самостоятельного движения.

— Да, это ужасно скучно. А вы хотите уви­деть настоящего волшебника?

— Конечно! А вы умеете вызывать?

— Меня этому учили. Надо только пра­вильно задать основные признаки, тог­да Банк-Реаль находит персонажей, создан­ных раньше реалистами высоких категорий с использованием древних источников ин­формации. Подобные персонажи уже не за­висят от готовой программы или наших фан­тазий, а имеют собственные личностные ка­чества: внешний облик, характер, историю, язык и манеры. Они подчиняются не капри­зам игроков Реальности, а персональной ло­гике поведения, при этом приобретая и на­капливая свой собственный опыт в тех Ре­альностях, куда их вызывают. Нот поэтому их и зовут «персонажами», а не «фантомами». Но мы начнем, пожалуй, не с вызова волшеб­ника, а с поправки интерьера: у меня для вас только два часа рабочего времени, а рабо­тать бесплатно я не могу. Костюмы ваши еще ничего, по этот зал да и весь замок в целом нуждаются в реконструкции. Как я понимаю, вас волнует не столько дотошное следование истории, сколько общи и дух эпохи, иначе вы бы вызвали декоратора первой категории.

Мои заказчики переглянулись, и я поня­ла, что декоратор первой категории им про­сто не по карману. И, пожалуй, до сих пор единственное, что я знаю о жизни Артура и Ланса вне Реальности, это то, что оба они небогаты.

— Начнем с отопления. Вот это громозд­кое сооружение называется «русская печь». Оно совершенно не подходит ни к одной из рыцарских эпох: в России рыцарей не было.

— Неужели? — удивился король Артур. — А я слышал, что русские очень воинственны.

— В России были богатыри, так вот они иногда использовали русскую печь как сред­ство передвижения.

— Надо же, какая любопытная технология!

— Во всяком случае, мы ее уберем, — взма­хом руки я упразднила печь. — В соответствии с подлинной эпохой короля Артура здесь надо было бы разместить огромным откры­тый очаг, но дым и копоть быстро вам надое­дят и затмят в ваших глазах ценность исто­рической достоверности. Поэтому предла­гаю камин из грубого камня, с дымоходом, ко­нечно, который топится крупными полень­ями. Вот такой, например.

Я быстренько создала подходящий ка­мин, и он сразу же понравился и Артуру, и Ланселоту.

Получив одобрение, я принялась за ра­боту. Персидские ковры уступили место выц­ветшим гобеленам, а масляные портреты — гербам, оленьим рогам и кабаньим головам. Исчезло огнестрельное оружие, взамен его на стенах появились копья, мечи, щиты, а по тем залам я расставила рыцарские латы. Я предложила создать несколько крупных со­бак-фантомов и кормить их остатками мяса со стола. Собаки тоже понравились.

Потом мы вышли во двор замка, и я воз­двигла вместо чугунной ограды высокую ка­ченную стену с зубцами и башнями, навела вокруг стены ров и заполнила его водой, а перед воротами устроила подъемный мост. На башнях поселила двух фантомных мальчиков-герольдов, которые должны были тру­бить в трубы, извещая об опасности или о прибытии гостей. В одной стороне двора я поместила колодец с воротом, а в другой — огромную дубовую коновязь. Крышу и углы донжона, а также угловые башни стены и бук­вально облепила башенками со шпилями и флюгерами, на самом высоком шпиле водру­зила штандарт короля Артура — золотого дра­кона на лазоревом поле. Когда оплаченное время моей работы подошло к концу, замок имел почти теперешний свой вид. Король и его рыцарь ликовали, как мальчишки.

Закончив работу, я вышла из Реальнос­ти, отчиталась перед Управлением труда, а потом снова вернулась в замок. Артур и Лан­селот на этот раз встретили меня с искрен­ней радостью, и я вызвала им настоящего волшебника Мерлина. Огромный старичи­на с большой бородой, в холщовой рубахе до пят и кожаном, дурно пахнущем плаще мрачно оглядел нас и спросил:

— Кто вы такие, государи мои, и что вам нужно от старого Мерлина? Зачем вы нару­шили мой покой?

— Я король Артур, а это мой верный ры­царь, сэр Ланселот Озерный.

Мерлин подбоченился, закинул голову, разинул рот с плохими зубами и громко, ос­корбительно захохотал.

— И ты смеешь, взбесившийся кролик, называть себя королем Артуром? Или ты ду­маешь, я не помню моего воспитанника и повелителя, сына великого Пендрагона? За эту дерзость стоит превратить тебя в блоху и запустить в шкуру твоей собственной со­баки. Если у тебя, ничтожество, есть хотя бы собственная собака, кроме этих завод­ных игрушек!

Артур растерялся, а Ланселот дрожащей рукой стал вытягивать меч из ножен. Я оста­новила его жестом.

— Высокомудрый Мерлин! — обратилась я к волшебнику. — Прости, что мы, смертные, потревожили твой сои, и умерь твой гнев, хотя он и справедлив. Но справедлив он толь­ко на первый взгляд! Конечно, этот юноша не «бешеный медведь», но он и не «взбесив­шийся кролик». Эти достойные молодые люди и в самом деле не те король Артур и сэр Ланселот, которых ты знал. Но они и не са­мозванцы, как тебе подумалось. Они явились сюда из другого времени, можно сказать, из другого мира, где любители старины высо­ко почитают храбрость живших когда-то на земле подлинных Артура и Ланселота, в их честь, а не в поругание, как тебе показалось, они взяли себе их имена, надеясь будущими подвигами хотя бы отчасти оправдать такую дерзость. И тебя, достославный волшебник Мерлин, мы захотели увидеть лишь потому, что и до нашего мира дошла слава о твоей мудрости и волшебном могуществе. Мерлин пристально поглядел на меня.

— Прекрасная и разумная лена, я чую в тебе силу и особое твое предназначение. Эти, — он кивнул в сторону Артура с Лансе­лотом, — твои, как я понимаю, сподвижники?

— Да, мудрейший Мерлин. Он отвесил слегка небрежный поклон королю и рыцарю.

— Чего же ты хочешь от меня, дева?

— Я хотела бы заручиться твоей дружбой на будущее.

— Ты ее получишь, — он пристально вгля­делся в мое лицо, —леди Сандра. Ты знаешь, как меня вызвать. Мы еще увидимся с тобой. Прощай!

Мерлин исчез, а оба моих новых друга, придя в себя, тут же заявили, что не выпус­тят меня из замка, пока я не соглашусь при­соединиться к их Реальности. И я согласилась.

До этого случайного посещения рыцар­ского замка я уже перепробовала множество Реальностей — от самых экзотических до изысканно утонченных — но ни в одной из них не задержалась. Мне было в них скучно и как-то... грязно. В Артуре с Ланселотом было что-то такое, что позволяло надеяться создать Реальность, где можно жить весело, но это веселье не будет доходить до безумия, где будет много игры, в том числе любовной, но без секса, где будет много воздуха и дви­жения, но без агрессии и жестокости. II нам это постепенно удалось, потому что были и кроме нас чудаки, искавшие в Реальности черты доброй старой сказки. Через полгода Артур уже знал, что его имя означает Беше­ный Медведь, а Ланселот умел по четверти часа говорить с Мерлином, не навлекая на себя его гнева каким-нибудь анахронизмом.

Со временем пас стало больше. Кто-то приходил, кто-то уходил, но нас всегда было не меньше семи и не больше двенадцати. Сейчас в старом замке обитали неизменные Артур с Ланселотом, девушки Изольда и Энея, поэт Мэрлок. толстяк Генрих, лени­вый красавчик Парсфиль, мой верный Эрик и я. Девять друзей. Моя семья. С ними я проводила большую часть моей жизни.

Конечно, утром я просыпалась в шесть часов по сигналу, как и все планетяне. Я при­нимала душ, одновременно проверяя давле­ние, пульс и прочие показатели здоровья на диагностике, помещенном в полу гигиен-комнаты: если индикатор, укрепленный в стене вровень с моими глазами, выдавал ка­кое-то отклонение от нормы, я принимала лекарство или витамины по его совету. По­том я одевалась, выпивала свой утренний энергетик и ровно в семь часов подключа­лась к всеобщей программе. Я со всеми вме­сте пела Гимн и смотрела утренние новости. Затем я переключалась на свою рабочую про­грамму и в течение двух часов выполняла по­ступавшие заказы, а по окончании работы отсылала отчет в Управление труда. С этого момента я была свободна.

Я выбирала из се­годняшнего меню на пульте еды какое-нибудь простое и питательное блюдо, получив кон­тейнер, тут же съедала свой закал, часто даже не разогревая, быстро выпивала витамини­зированный напиток-энерген и уходила в любимую Реальность до вечерних новостей в девятнадцать часов, вели бы просмотр но­востей не был обязательным для всех, я ду­маю, что многие пропускали бы вечернюю программу, ведь она длилась вдвое дольше ут­ренней и заканчивалась около двадцати ча­сов. Каждый восьмерик, поскольку это был общий выходной, программа начиналась на два часа раньше за счет постоянной и люби­мой всеми передачи «Неделя Мессии». Во время ее просмотра я заодно ужинала и сра­зу же после вечернего исполнения Гимна снова отправлялась к друзьям, иногда до са­мого утра, Н такие ночи я даже спала в Ре­альности: как и у всех, у меня были в замке собственные покои. Я замечала, правда, что сон в Реальности не был полноценным и немного расшатывал здоровье, по иногда так не хотелось вместо милого замка оказаться прикованной страховочным ремнем в своем кресле-кровати, в узкой комнате-каюте без окон, где все время слышен надоевший плеск волн о стальной борт «Титаника».

Мы не смешивали Реальность с обыден­ной жизнью, не встречались и не интересо­вались жизнью друг друга за пределами Ре­альности — это не запрещалось правилами, по это было не принято, Артур и Ланселот, возможно, помнили, что когда-то я пришла в замок по их вызову как декоратор, но даже Эрика, который был в меня влюблен, никог­да не интересовали моя бытовая внешность, возраст и профессия. Мы никогда не гово­рили о современной политике, а когда кто-нибудь вдруг надолго исчезла из игры, мы не имели возможности навести об исчезнувшем справки. Мы не знали, кто из нас в какой стране и в каком городе живет и как кого зо­вут. Я назвалась своим настоящим именем в день своего появления в замке, и так это ос­талось, но все другие имена, как я подозре­ваю, были только реальными. Разговарива­ли мы всегда только на планетном, то есть па всем доступном языке. И вот теперь я ре­шила рискнуть—сблизить Реальность и дей­ствительность и обратиться за помощью к своим друзьям.

Я надела обруч и вернулась во двор ры­царского замка. Уже стемнело, и окна па вто­ром этаже донжона призывно светились. Я поднялась с шершавого бревна коновязи, поежилась от холода и быстрым шагом на­правилась туда, где меня ждали мои верные друзья и подруги.

Мне показалось, что без меня в пирше­ственном зале ничего не происходило, — все сидели на своих прежних местах и, похоже, опять начали скучать.

— Где ты пропадала? — спросил Эрик с от­тенком раздражения.

— Можно сказать, что нигде и везде. Я си­дела на коновязи и вспоминала свое про­шлое. А перед этим меня вызвала по персонику моя бабушка, и я немного поговорил а с ней. Друзья мои, я хочу кое-что сказать вам и попросить вашей помощи!

Все встрепенулись.

— Говори, Сандра, — сказал Артур. — Нам уже осточертело без конца гонять кубки по кругу и кормить собак. Без тебя никто не мо­жет придумать ничего путного. Что за беда с тобой случилась и какое нас ждет повое приключение?

— Это не приключение. Моя старенькая бабушка живет на одном из островов Дунай­ского моря. Это группа островов, которая на­зывается Баварский Лес. Я должна немедленно отправиться туда, чтобы ухаживать за бабушкой, которая сломала шейку бедра и вынуждена лежать в постели. Дорога туда да­лека и дорого стоит. Кто-нибудь из вас мо­жет одолжить мне денег на дорогу?

— О чем разговор! Вот, возьми, пожалуй­ста, — сказал мой Эрик, все еще немного сердитый, и кинул на стол свой кошелек — туго набитый золотом кожаный мешочек.

Что тут началось! Наши рыцари напере­гонки стали шнырять на стол золотые моне­ты, а Генрих тоже бросил кошелек. Энея сня­ла с себя кольцо с большим алмазом и бро­сила на середину стола, а Изольда аккурат­но сняла серьги и протянула их мне.

— Вы не поняли. Речь идет не о старин­ных золотых монетах или бриллиантах. Мне нужны настоящие деньги.

— То есть бумажные деньги? — удивил­ся Генрих. — Но какие именно, какой стра­ны и какого периода? И для чего они тебе нужны, объясни, пожалуйста. Ты что. хо­чешь, чтобы мы перешли в другое время? Но зачем?

Я снова принялась объяснять ситуацию: бабушка больна, я должна ехать к бабушке... Меня перебил Генрих.

— Кажется, я начинаю понимать. Как ты говоришь, называется место, где живет твоя бабушка?

— Баварский Лес. Бабушка почти никог­да не покидает своей усадьбы. Она очень ста­ра, а я единственно близкий ей человек.

— Так, так, так...Старенькая больная ба­бушка... Баварский лес... А в лесу, конечно, живет страшный волк-людоед. Друзья, раз­ве вам не нравится предложенный сюжет? Вы что, не узнаете его?

— Какой сюжет, Генрих?

Никто ничего не понял и я в том числе.

— Да это же сюжет про Красную Шапочку и Серого Волка! Мы все играли в него в детстве, когда еще только учились выходить в Реальность.

Все засмеялись. Кроме меня. Я была уве­рена, что не выходила в детстве в готовые сказочные Реальности; возможно, я тогда и персоника с обручем не видала. Может быть, сказку про Красную Шапочку мне и расска­зывала бабушка, но я этого не помню. К со­жалению, о своем раннем детстве я знаю только по ее рассказам, а всего ведь не рас­скажешь... Я вскользь подумала о том, что надо будет заказать этот сюжет в Банк-Реале. Пока же я просто промолчала.

— А что, недурная мысль — сыграть ста­рый сюжет на новый лад, — сказал Мэрлок. — Красная Шапочка берет деньги и долг у дру­зей и едет навестить больную бабушку. В лесу она встречает Серого Волка — заколдованно­го принца-оборотня...

— Серым Волком буду, конечно, я! — Эрик подошел ко мне, обнял за талию и плотояд­но облизнулся. Я сбросила его руку и серди­то закричала:

— Почему вы никак не хотите меня по­нять? У меня действительно есть бабушка, и она больна на самом деле — не в Реальности, а в быту! Поняли теперь? Я должна лететь к ней в Баварский Лес, в ее усадьбу на острове в Дунайском море. А у меня нет денег, и мне нужны настоящие планеты — сто штук. Даст мне кто-нибудь их в долг или пет?

Все растерянно умолкли,

— Так ты это серьезно? — тихо спросил меня Эрик.

— Да, я говорю совершенно серьезно. Я прошу вас помочь мне и одолжить денег на дорогу.

— Но это... Это же не принято!

— Я лучше вас знаю законы Реальности, ведь это я работаю на Банк-Реаль! Нет ни од­ного параграфа, который бы запрещал нам иметь контакты в быту. Разве вы не знаете, что иногда люди влюбляются в Реальности, а затем женятся в действительности и даже заводят детей?

— О таких романах я слышала, - сказала Изольда. — Но я никогда не слышала, чтобы люди давали друг другу свои деньги... Ни в Реальности, ни в быту. Генрих неуклюже поднялся из-за стола и подошел ко мне. Он взял меня за руку и заг­лянул в мои глаза.

— Сандра, ты знаешь, как я к тебе отношусь.

Я это знала. Он уже давно был безответ­но влюблен в меня. Это было трогательно, это всем нравилось, и Мэрлок даже сочинил об этом балладу.

— Так вот, дорогая моя Сандра, послушай моего совета: сегодня тебе лучше выйти из Реальности и дома вызвать психолога. У тебя что-то нарушилось в восприятии действи­тельности. Это бывает, ты сама это знаешь как специалист. Тебе пропишут какие-нибудь таблетки или гипноз, и все пройдет. А мы бу­дем с нетерпением ждать тебя обратно. Воз­вращайся к нам здоровой, веселой и без фан­тазий о больной бабушке. Договорились, моя радость? — и он нежно поцеловал мою руку.

— Сандра, милая! Мы все тебя любим, но помочь тебе может только врач! — восклик­нула Энея.

— Знаешь, дорогая, я бы советовал тебе не вызывать врача, а просто уйти домой и хорошенько выспаться, — сказал Артур. —Я думаю, это встреча с драконом на тебя так повлияла. Ты слишком увлекающаяся нату­ра. А еще я тебе советую...

Второго совета короля Артура я не ста­ла слушать. Я пошла к дверям, сняла с головы корону и вышла из Реальности, на про­щанье хлопнув дубовой дверью. Выходя, я успела краем глаза заметить, как на гаснущем экране сквозняк волной прошел по старин­ным гобеленам, так тщательно мною подо­бранным для пиршественного зала. Не знаю, захочу ли я вернуться к вам, любезнейшие дамы и великодушные рыцари!

Потом я сидела перед пустым экраном и делала то, чем частенько занималась в Реаль­ности, но никогда не делала в жизни, — я пла­кала. Плакала долго, громко и беспомощно. От слез я совершенно потеряла голову и выз­вала бабушку! Сморкаясь и всхлипывая, я все ей рассказала.

— И только-то? Санька, ты меня удивля­ешь! Тебе следовало сразу мне сказать, что у тебя нет денег на дорогу. Я сейчас же пере­веду на твой счет две сотни, чтобы ты могла освободиться от работы на все лето. Вызо­ви меня, когда будешь выезжать.

— Подожди, бабушка! Еще один вопрос: кто такая Красная Шапочка?

— А ты разве не помнишь? Это была пер­вая сказка, которую ты сама прочла по-русски. Вспомни-ка! «Жила-была девочка, звали ее Красная Шапочка...» Неужели не помнишь?

— Нет...

— Ну приезжай поскорей, расскажу. Жду тебя, милая!

Бабушка отключилась. Не столько от го­лода, сколько желая отвлечься, я подъехала к едальному столику и вызвала сегодняшнее меню. Я решила не экономить и заказала мяс­ное блюдо. Сегодня это можно и нужно, ведь мне предстоит долгая дорога.

Я спокойно пообедала и уже допивала фруктово-мясной энерген, когда на экране появилось сообщение: «Управление труда уведомляет, что на Вашем с чету в настоящий момент 232 планеты. Ваша просьба об отпус­ке удовлетворена».